Операция «Остров Крым»

«…Мой папа – самый лутший. Он Капитан Совецкой Армии. Он служит в десантной девизии, и прыгает с парашутом. Все солдаты его слушаюца. Еще он ходит алпенизмом и называеца Снежный Барс. Это значит он был на 4 горах Памира на высоте 7 тысячь метров. У него есть про это значек и Кубок. В том году он поедет на гору Эверест. Это самая высокая гора на всем свете. Много людей хотели поехать тоже. Но был большой конкурс и отбирали самых лутших со всей страны. Потому что это спортивная честь СССР. Моего папу взяли в команду – получаетца он 1 из самых лутших. Я очень люблю своего папу и когда вырасту буду защищять как он Свою Родину…»

– Понятно, – Верещагин вернул Глебу листок. – У тебя славный пацан.

«У тебя никого нет, – хотел сказать Глеб, – но ты здесь как привязанный. Почему?»

Но он спросил другое.

– Слушай, а почему все-таки «Дон»?

– Потому что «с Дона выдачи нет», Глеб.

* * *

Суд вынес приговор в последний день раскаленного июля.

«Выбарабанивание» должно было состояться тут же, но из-за советских наблюдателей его перенесли на первое августа. Промежуток между судом и процедурой позорного увольнения он провел на гауптвахте своего – когда-то своего! – батальона.

Придя к нему после обеда, полковник Казаков застал его за чтением.

– Вольно, Артем. Что это у вас? – спросил он.

– Ремарк, – Верещагин показал обложку. – «На Западном фронте без перемен».

Он сел на койку и положил книгу рядом с собой.

– Наши отцы и деды воевали годами, сэр. Страшно представить. Годами.

– Нда… – полковник прошелся по камере, словно не зная, с чего начать.

– Вы выполнили мою просьбу, сэр? – помог ему Артем.

– Да, конечно! Арт, мы далеко не ангелы, но садистов среди нас тоже нет. Никто из прежнего состава батальона не будет участвовать в этой… долбаной процедуре. С этих советских кувшинных рыл хватит… таких же советских кувшинных рыл. Тем более, что нам самим не нужны… эксцессы.

Он сел на стул, побарабанил по столу пальцами.

– Адамс и Кронин подали в отставку.

– Что?

– И их не особенно уговаривали забрать прошения. Шевардин, вы, теперь они… У меня складывается впечатление, что так или иначе избавляются от всех, кто командовал на этой войне… Кутасов опять понижен в должности до начштаба дивизии… Поговаривают о переводе Ордынцева в Главштаб, на какой-то бумажный пост…

– Зачем вы мне это рассказываете? Уж не думаете ли утешить?.. Извините, Говард Генрихович, опять мой глупый язык…

– Я хотел еще сказать, что для меня было огромной честью с вами служить…

– Вы хотите сказать – нянчиться? – усмехнулся Верещагин. – Учить меня всему, да еще и на ходу…

– Вы хорошо учились.

– Спасибо.

– Что вы станете делать теперь? Чем будете заниматься?

– Не знаю пока… Как думаете, смогу устроиться вышибалой?

– Никакого применения своему интеллекту не видите?

– Кому он нужен, мой интеллект… Мне – в последнюю очередь.

Полковник вздохнул еще раз, взял в руки книгу.

– Вам нравится Ремарк?

– Он помогает мне жить.

– Дайте почитать, – неожиданно сказал Казаков.

– Когда закончу – дам.

– А когда вы закончите?

– Через час или меньше. Когда начнется «парад»?

– Через полтора часа.

– Я успею.

* * *

Сначала перед ним о колено сломали заранее подпиленный эспадрон, потом с него содрали заранее подрезанные погоны. Потом он шел вдоль строя под барабанный бой…

И тут что-то пошло не так…

– Рота! Сми-ир-р-рна!

Он видел лица. Не спины, не затылки, а лица. Это его и подкосило.

В глазах дрожал туман. Ветер и пыль. Конечно, все из-за ветра и пыли. Здесь, на плацу в Чуфут-Кале, всегда было очень ветрено…

Половину этих лиц он узнавал по фотографиям в личных делах: парни из проекта «Дон». Их наверняка проинструктировали: когда осужденный проходит мимо, выполняется команда «налево кругом». Они стояли «смирно».

– Так и положено? – спросил советский наблюдатель у Казакова.

– Да, – бросил полковник сквозь зубы.

В другой день журналисты не дали бы Верещагину спокойно уехать. Но сегодня у них был более лакомый кусочек, настоящая сенсация: штабс-капитан Рахиль Левкович расстреляла из пистолета трех пленных советских офицеров.

* * *

Арт сказал, что Рахиль потребуется моя поддержка – и не ошибся. Но еще лучше Рахиль бы помогла огневая поддержка взвода качинцев – жаль, закон это запрещает. Зато он разрешает всячески унижать и размазывать по стенке женщину, выдвигающую обвинение против насильников.

С советского наблюдателя взятки гладки: он совершенно искренне считал, что женщина – это такое вспомогательное существо для человека-мужчины, и если она пошла в армию вместо замужа – то наверняка с тайной мыслью попасть в плен и там насладиться любовью противника, «без греха и досыта». Уж на что наши военные юристы оказались подстилками – но и их корежило порой.