Ночь. Хоть и коротка она в летнюю пору, но сколько передумаешь в эти часы, сколько вспомнишь горьких и радостных минут!
Полосухин улыбнулся.
Вот и с ребятами, отругал его тогда Антон Григорьевич, что не составил на них акт, потом подтрунивал, дескать, не лучше ли тебе, Полосухин, перейти на работу в школу пионервожатым, уж больно много ты носишься с пацанами, какую-то операцию «П» выдумал! А сегодня на совещании сам поставил его другим в пример, мол, здорово организовал ребят, большую помощь они инспекции оказывают. И обещал выхлопотать им премию.
Да, отметить ребят надо. Пусть почувствуют, что они занимаются не пустяками, а делают большое и полезное дело.
Верно, еще не все ребята вступили в отряд. Одним говорят, родители почему-то запрещают, другие, вроде Вовки Баландина, сами не хотят. Остановил он как-то Вовку на улице, спросил: «Что же ты, хлопец, не заглянешь в штаб?»
— На кой он мне сдался? — ответил. — У меня и своих дел полно!
Неужели его не заинтересовала затея? Или, глядя на своего старшего брата, пойдет стежкой браконьера? Правда, Геннадий Баландин что-то притих после того, как отобрали у него прошлой осенью режак с лодкой и оштрафовали, не лезет в запрет. Весной построил новую бударку, купил подвесной мотор и всю путину работал с рыбаками в механизированном звене, и звеньевой им доволен. Только надолго ли его хватит? Или решил за ум взяться?..
С раскатов подошел к перекату полуглиссер и, сбавив ход, осветил фарой реку. Полосухин условно свистнул.
— Внизу все спокойно, Андрей Петрович, — подъехав к нему, доложил помощник. — А у вас как?
— Тоже, — ответил Полосухин и дал задание: — Езжайте по Бурлаковскому ерику да у Трех Тополей часа два-три посидите. Потом к девятой огневке наведайтесь со стороны моря.
— Счастливо оставаться! — ответил тот, и полуглиссер тотчас скрылся за поворотом ерика.
И опять один. Лишь изредка плеснет у берега рыба, сонно прокричит в камыше лысуха, да налетевший порыв ветра, запутавшись в кустарнике, нарушит тишину.
Чтобы разогнать сон, Полосухин достает сигарету. Прикрыв полой телогрейки зажигалку, высекает огонь, прикуривает и смотрит на часы. Уже наступил новый день, часа через два с половиной забрезжит рассвет.
Выкурив сигарету, вздохнул: пуще прежнего спать клонит. Голова валится на бок, слипаются веки глаз.
Умыться, что ли?
Полосухин грудью ложится на борт мотолодки и пригоршнями плещет воду в лицо, на волосы. Теперь как будто бы легче. Но ненадолго.
«Нынче днем надо как следует выспаться», — лениво думает он, и его голова медленно опускается на грудь.
Много ли дремал или же всего несколько минут, Полосухин сказать не мог. Встрепенулся он от резкого стука, и когда продрал глаза, прямо перед собой увидел черный силуэт лодки и в ней двух человек с шестами. В первое мгновение он не поверил себе, но бударка проплыла мимо и остановилась метрах в десяти-пятнадцати ниже по течению.
— Вот он конец, нашел, — услышал Полосухин голос. — Выбирай!..
«Режак или снасти снимают», — понял он и, ткнув шест в берег, рывком вытолкнул мотолодку из камыша.
Все остальное произошло в одну минуту.
Мотолодка ударила носом бударку в борт, и в это мгновение Полосухин прыгнул к браконьерам, схватив одного из них за шиворот. Но тут случилось непредвиденное: он поскользнулся. Падая навзничь и таща за собой браконьера, он ударился рукой о лежащий поперек бударки шест и от острой боли в предплечья у него потемнело в глазах.
— Гони скорее! — вынырнув, услышал он тот же голос и теперь узнал его.
— Баландин, сто-ой!.. — закричал Полосухин, но его заглушил взревевший мотор.
Бударка рванулась с места, описала полукруг и понеслась к селу.
Полосухин бросился к мотолодке, взмахнул рукой, но другую поднять не смог — она не слушалась. Тогда поплыл на правом боку и здоровой рукой уцепился за борт. Но подняться на него не удалось: одежда намокла и тянула вниз, резиновые сапоги были полны воды.
«Что же делать, что?! — сцепив зубы от боли, думал Полосухин. — Бросить лодку нельзя и забраться в нее не могу… Может, скоро течение прибьет к берегу?..» — и с ужасом вскоре почувствовал, как начала постепенно неметь здоровая рука…
Будни
Сашку перед рассветом разбудил какой-то шум.
Открыв глаза, он увидел в горнице свет — горела керосиновая лампа, на табуретке сидел одетый отец, и мать, смачивая в кружке кусок марли, вытирала ею его окровавленный лоб.
— Носят вас черти где не надо, — раздраженно ворчала мать, — допрыгаетесь, тогда поймете, чем это пахнет…
— Помолчи, — устало отвечал он, — детей разбудишь.
— В больницу бы тебе сходить, там перевязку сделают.
— Еще чего выдумала, — разглядывая в зеркальце ранку, отмахнулся отец. — Заживет, завязывай!
Потом он скинул с ног болотные сапоги, завернутые у колен, разделся и отправился спать. Мать прибрала за ним в горнице, взяла лампу и заглянула в спальню. Сашка сразу же сделал вид, что спит.
Где это отца угораздило налететь, опять, что ли, ездил за красной рыбой? Не похоже. С вечера его уже не было дома, а мотолодка, когда Сашка ложился спать, стояла у берега на привязи.