Операция «Престол»

— Я еду с тобой! — сказал Преклонский, когда они вышли из особняка.

Алексей окатил его холодным взглядом и, ничего не сказав, медленно пошел прочь…

Часть II По минному полю

Глава I

Собрание представителей русской эмиграции проходило 22 ноября 1941 года в роскошном зале ресторана «Максим».

На него приехали фон Лямпе, Бискупский и Жеребков. Прибыл на него и специально вызванный из Берлина генерал Краснов.

К своему удивлению, Алексей узнал, что «Максим» не был русским рестораном, как было принято считать в России.

Да и с русской эмиграцией он не был связан.

Конечно, в нем бывали те русские, кто сохранил свои капиталы, но это были редкие исключения.

На самом деле название ресторана к России никакого отношения не имеет. Так звали Максима Гайяра, простого официанта, открывшего на этом месте маленькое кафе в далеком 1893 году.

Однако дело не пошло, и вскоре кафе стало собственностью некоего Евгения Корню.

В преддверии Парижской выставки 1900 года, он вложил в обустройство нового заведения немалые деньги.

Интерьер был оформлен в стиле «модерн», он сохранился неизменным и по сей день.

Роскошные драпировки, цветное стекло, яркий свет, множество бронзовых декоративных элементов быстро сделали ресторан Максим известнейшим местом в мире.

Да, здесь играл русский оркестр, но это была скорее данью экзотике.

Представительство на собрании на самом деле было широкое.

В чем не было ничего удивительного, поскольку с точки зрения идеологии русская эмиграция была весьма разнообразной.

Кого здесь только не было!

Белые офицеры, изгнанная и бежавшая из СССР интеллигенция, меньшевики, эсеры, младороссы, черносотенцы и русские фашисты.

Очутившиеся на чужбине участники Белого движения были горды тем, что они не капитулировали перед большевиками, а лишь отступили за границу для продолжения борьбы.

«Мы не в изгнании, мы в послании!»

Именно таким был их лознуг, поскольку эмиграция им виделась временной, а «послание» в том, чтобы свидетельствовать миру о зле коммунизма, которому множество русских людей отчаянно сопротивлялось.

Свое призвание они видели в сохранении «светоча русской культуры» и православия, попираемых на родине, и в продолжении борьбы с большевиками.

Что было проще сказать, нежели сделать, поскольку идти в «крестовый поход против большевизма» до сорок первого года иностранцы и не думали.

Всех этих людей объединяла любовь к России и ненависть к правившим ею большевикам.

Они мечтали видеть свою родину свободной, не знали они только того, как ей эту свободу вернуть.

В ходе споров 1930-х годов, касающихся будущей войны, эмигрантский мир разделился на «оборонцев» и «пораженцев», а 22 июня лишь подвело черту под этим расколом.

Одни считали, что в случае войны надо оборонять территорию старой Российской империи, что «красная» Россия — это все равно Россия, что большевики в грядущем конфликте, защищая себя, невольно будут защищать и ее, а затем получившие оружие красноармейцы сумеют свергнуть режим.

Другие полагали, что территория не так важна по сравнению с уроном, который наносит России само существование большевистского государства, и что «снести» это государство можно только с помощью внешней военной интервенции.

А поскольку у самой эмиграции сил для начала и ведения войны не было, ей, как предполагалось, следует принять деятельное участие в будущем общеевропейском конфликте.

Имелась еще и третья категория, состоявшая из равнодушных или не определившихся с симпатиями наблюдателей, и она была самой многочисленной.

Соответственно, для «оборонцев» 22 июня 1941 года стало днем скорби.

Так, один из бывших руководителей Русского общевоинского союза (РОВС), вице-адмирал Михаил Кедров, с началом войны перешедший на «оборонческие» позиции, говорил впоследствии:

— Кровавыми слезами мы плакали, когда слышали о первых поражениях, но в глубине души мы продолжали верить, что Советский Союз победит, так как для нас он представлял русский народ…

А начальник штаба Вооруженных сил Юга России, генерал-лейтенант Петр Махров, в своем письме полковнику Петру Колтышеву от 12 мая 1953 года вспоминал:

«День объявления войны немцами России, 22 июня 1941 года, так сильно подействовал на все мое существо, что на другой день, 23-го (22-е было воскресенье), я послал заказное письмо Богомолову (советскому послу во Франции), прося его отправить меня в Россию для зачисления в армию, хотя бы рядовым».

За это письмо Махров позже попал в лагерь Вернэ, откуда был освобожден лишь по ходатайству знавшего его генерала Анри Альбера Нисселя в декабре 1941 года.

Махров, занявший «оборонческие» позиции еще до войны, в 1938 году призывал создать эмигрантский «оборонческий батальон» в составе РККА.

«Пораженцы» же, окрыленные надеждой на скорое возвращение на Родину, на долгожданное продолжение борьбы, пусть и с помощью немецких штыков, ликовали.