Операция «РЫ», и другие приключения капитана дальнего плавания Гурова

В это же самое время на кухне, размером два на три квадратных метра, состоялся нелицеприятный разговор, как ныне принято говорить – разборка.

– Одинцов!

– Да, любимая!

– Если бы я была любимой, мне не пришлось бы нервничать до четырех утра. Не пойму никак – у вас с Иваном серьезно или так, балты-балту? Пьянчуги!

В перерыве между немцами и поляками мореманы имели рандеву в нейтральных водах – где-то между двумя проливами, на обитаемом острове. Канта. Того самого Иммануила Канта, похороненного на острове в центре морского Калининграда, бывшего Кенигсберга. Их общий друг Федя владел судном, пришвартованным к этому самому острову, он и пригласил их к обсуждению широкомасштабного проекта по переоборудованию третьесортной забегаловки на воде, с которой подвыпившие посетители периодически выпадали за борт, в респектабельную плавгостиницу еврокласса минимум на четыре звезды. Рандеву чуть было не началось со скандала, и все благодаря господину капитану.

– Федя, блин, твоя посудина еще не утонула? – бодро поприветствовал судовладельца Гуров.

"Все, что угодно, но только не “посудина”, подумал Одинцов и дернул капитана за пиджак, давая понять, что тот наступил на больной Федин “мозоль".

Федор лелеял свое судно, заменившее ему семью. Он постоянно его подкрашивал, подваривал сваркой, укреплял и модернизировал, целыми днями лазил по внутренним помещениям, коридорам, цистернам, проверяя, нет ли течи и все ли на месте. Возраст судна, где Федор некогда числился механиком, перевалил за третий десяток, поэтому даже он не мог дать гарантию его абсолютной надежности и непотопляемости. Денег на поддержание судна хронически не хватало, и Федор, подобно церковным настоятелям, принял решение соорудить стеклянную урну для подаяний с надписью “На поддержание судна”. Судя по немецким маркам, американским долларам и прочей валюте, почин был поддержан даже иностранцами. Один чудак, похоже, немец, из бывших кенигсбержцев, обещал помочь с инвестициями. По этому поводу Федор и пригласил своих старых друзей, но капитан, как всегда, все испортил, и хозяин сорвался с якоря.

– Кому посудина, а кому дом родной! Не нравится – отчаливай отседа!

– Федя! – вмешался Одинцов, разряжая обстановку, – убавь обороты, это же господин капитан!

– Не хотел обидеть, Федор! Вырвалось, понимаешь, – оправдывался Гуров.

– Таких капитанов, – кипятился Федор, – за борт надо выкидывать!

– Ну выкинте меня, что ли, – миролюбиво заметил капитан.

– Ладно, проходи уже, – успокоился Федор и, пожав обоим руки, проводил мореманов в свои апартаменты.

Когда компания проходила через ресторанчик, расположенный на главной палубе, капитан метнул взгляд на сервировку столов, за которыми сидели посетили. Его интересовали не столько мельхиоровые приборы и керамические тарелки, сколько бокалы, вернее, то, что в эти бокалы наливалось. Федор, знающий капитана как облупленного, уловил его интерес и, хлопнув по плечу, заметил:

– А ты все не меняешься! Не переживай, твой любимый пятизвездочный армянский коньяк дожидается тебя в моей каюте.

Ничуть не смутившийся капитан отвечал:

– Напротив, я давно изменился и пью исключительно водку, причем стаканами. Но раз уж ты так обо мне позаботился, ладно, уважу хозяина, выпью твой коньяк.

– Слышь, Коля? – обратился Федор к Одинцову. – Умеет господин капитан выкрутиться из любой ситуации!

– Дипломат! – поддержал мнение Федора Одинцов.

– А як же! – вдохновенно произнес Гуров. – Помнится, в Анголе.

– Понесло. – перебил капитана Федор. – Давай, Ваня, сначала присядем, однако.

На двери каюты бывшего механика Федора красовалась медная отполированная до блеска табличка с надписью: “Капитан-директор”. Для Гурова, угробившего всю сознательную жизнь чтобы стать капитаном, это был удар по самолюбию. Редко кому удавалось из механиков стать капитаном. Гуров с трудом сдержался от эмоций и комментариев, ограничившись одной фразой: “Растешь.” Федор на это никак не отреагировал, открыл дверь и пригласил гостей за стол, накрытый на троих.

В каюте капитана – директора, как и у Г урова, каждая вещица напоминала о принадлежности хозяина к морской профессии. По этому поводу Одинцов произнес первый тост: “Ну, за моряков!” Пили – за тех кто на вахте, на гауптвахте, в роддоме и, конечно, третий традиционный тост был – за тех, кто в море!

Коньяк закончился очень быстро, перешли на водку. Гуров запел:

Эх, водочка! Как трудно веселиться без тебя.

Эх, водочка! На каждом празднике ты первая.

Эх, водочка! Мы с удовольствием тебя все пьем.

Была бы водочка, а повод мы найдем!

После второй бутылки водки капитан выдвинул идею о переименовании “посудины” со скромным названием “Корюшка, в Иммнуил Кант – это привлечет на “посудину” массу немецких туристов. Идея бурно обсуждалась, и капитану даже простили еще дважды произнесенное им слово “посудина”. Троица запамятовала причину, по поводу которой она собралась. Чертежи, рисунки, тетрадь с расчетами по затратам так и остались лежать не востребованными на капитанском столе.