Операция «Шасть!»

Друзья, решившие пока не форсировать события, а лишь «обозначить намерения», ответили спортсменке и красавице сдержанными улыбками. Никита, офицерская косточка, пристукнул голыми пятками, точно каблуками-шпорами.

– Да мы, Вовыч, как бы того… – сказал Илья. – С Нинель Виленовной мельком-то уже знакомы. На уровне: здрасте – до свидания.

– В глубинке оно всегда так, – подтвердил Добрынин. – Все обо всех знают, потому что хоть раз да где-нибудь встречались. Любые тайны вмиг становятся достоянием общества. Любые секреты являются секретами Полишинеля.

– Ага, – вставил слово Леха. – У нас же гламурных новостей с гулькин клюв, вот и пробавляемся чем бог пошлет. Сплетенками, пересудами. Кто с кем женился, разошелся, рога наставил или уважать заставил.

Госпожа Швепс приоткрыла ротик, будто планируя что-то проговорить, однако духу ей не хватило. Промолчала.

– Это в каком смысле рога? – насторожился Пубертаткин, почуявший, что песок под ногами сделался вдруг значительно горячее. – В каком, пацаны? Че за ботва про рога?

– Да не слушай ты его, Вован! – пришел на выручку потерявшему румянец и самообладание греховоднику Илья. – Алешка у нас известный прелюбодей. По девицам мастак, по чужим женам ходок. Вот и сводит все разговоры к одному разврату. А вообще-то, если разобраться, в нашем медвежьем углу интересных событий и помимо супружеских измен предостаточно. Недавно, слышь-ка, прокуратура дело о промышленном шпионаже открыла. У меня сестренка в Сером Замке служит, так, рассказывает, приперся давеча туда человечишка с «Луча» – противный такой, рыло кувшинное – и айда каяться! Дескать, берите меня под белы ручки, господа жандармы, тырил я, паскудник, у родной державы всякую разную мелочь в виде секретных разработок науки и техники, иноземцам продавал. Под старость совесть заела дядю, он с повинной и явился. Пообещал, кстати, сообщников выдать. Ты, Леха, должен знать этого ренегата. Фамилия еще у него такая забавная. Не то Мужественный, не то наоборот Женственный… А то и вовсе Бесполый…

– Гендерный? – подсказал Попов.

– Угу, точно, Гендерный. Фебруарий Мартович.

– А я бы, будь моя воля, – подал вдруг голос суровый, как военно-полевой трибунал, Добрынин, – предателей в сортирах топил. Или на осину в два приема. За натурализм пардон, конечно, но мы, офицеры, люди прямые.

– Брось, брось извиняться, старичок, – воскликнул Попов, звонко хлопая Никиту по плечу. – Что тут, не патриоты разве? Изменника удавить – это ж милое дело и практически священный долг каждого честного человека.

– Во-во, – подтвердил Илья. – Мы, между прочим, и без сортира можем обойтись. Даже без осины. – Он с любовью посмотрел на свои лапы. – Например, берешь эдак в левую руку одну ножку, в правую другую, и – играй гармонь, растяни мехи! Х-ха!

Когда матерый певец и гитарист с молодецким выдохом раскинул ручищи в стороны, изображая «растягивание мехов», Вован Пубертаткин ощутил, что уже не только песок под ступнями нагрелся до нестерпимых пределов. Что и макушку у него начало припекать, будто на ней адским пламенем вспыхнула шапка. Как на воре. Зато тело, будто подтверждая закон о сохранении энергии, резко остыло. И даже покрылось капельками то ли пота, то ли конденсата.

– И что? – стараясь не лязгать зубами, спросил он. – Кто у Гендерного сообщники? Кто эти п-подонки?

– Да леший его знает, – равнодушно отмахнулся Муромский. – Нам с Никитой и Лешкой их все равно не отдадут, поэтому какая разница? Э, ты чего, Вован? – делано озаботился он, заметив содрогания менеджерского тела. – Никак продрог, земеля? Ветерок, да?

– Тянет, тянет с озера… – подтвердил Попов. – Мы-то, аборигены, привыкшие, а клязьмоградскому жителю, оно, конечно, зябко.

– Иди-ка ты, Вовка, накинь кожушок на плечики, а то захвораешь, осипнешь, – посоветовал Муромский. – Как тогда петь-то будешь? Нинель Виленовна, голубушка, вы бы проводили кавалера. А то ишь позеленел, бедолага. А поверх зелени пупырышками покрылся. – Он многозначительно подмигнул Гаубице. – Совсем как лягушка-квакушка.

Дрожащий Пубертаткин, сопровождаемый мертвенно-бледной Гаубицей, заторопился к автомобилю.

У друзей-лихоборцев, провожавших грешную парочку отечески-теплыми взглядами сытых людоедов, сложилось впечатление, что петь Вовану решительно расхотелось.

Солнце неспешно клонилось к закату, как сказал бы плохонький поэт позапрошлого, посредственный романист прошлого или большой пошляк нового века. Ветерок с Пятака, недавно бывший выдумкой наших героев, превратился во вполне ощутимое движение воздуха. Черепушка папуасского каннибала, всласть накувыркавшись в траве, наточив зубки о камешки-кремешки да о хитин жучков, скакнула в «Оку». Там закатилась под диванчик и сейчас же с пугающим подвыванием засопела.