Операция «Шасть!»

– Ну кому не спится в ночь глухую?

– Слышь, старичок, извини за беспокойство, нужда в тебе великая, – раздался голос Бакшиша. – Без нужды, сам понимаешь, не позвонил бы.

– Тебе что, в полночь нужду больше справить негде? – хмыкнул Муромский.

– Да у меня, сам понимаешь, большая нужда.

– А у меня тут не сортир… понимаешь!

Было слышно, как на другом конце провода Бакшиш собирается с духом, явно переламывая себя.

– Илья, человек ты или нет? Мне, можно сказать, житья осталось – как баран чихнул, а ты…

– Ладно, выкладывай, кто там на тебя чихает? – смягчился Илья.

Бакшиш заторопился:

– Короче, наехали центровые. Передали, что ваш с Хмырем бой должен состояться при любой погоде. В противном случае, сам понимаешь, жизнь коротка, спят облака, и все такое.

От подобной информации огромное доброе сердце Муромского забилось в широкой грудной клетке кречетом, норовя выбраться на волю, добраться до разносчиков информации и… Илья совсем уж было собрался ответить одним из наиболее убойных Лешкиных выражений, как вдруг его посетила заманчивая идейка. Немного поразмышляв, он убедился, что идейка-то в самом деле недурна.

Ай, да ведь однова живем! Илья восторженно рубанул ладонью воздух.

– Да я че. Это я типа согласен. Че я, не понимаю, что ли, сам понимаешь!

– Вот и ладушки, вот и чудненько. Только, Муром, огромная просьба, чтобы все было чики-чики. Якши?

– Бакши, Якшиш. Будет на твоей улице праздник, обещаю.

Договаривающиеся высокие стороны распрощались с видимым облегчением, с радостным предвкушением потирая руки.

Развеселившийся Муромский принял ледяной душ, докрасна растерся ежовым полотенцем и, по-прежнему похохатывая, отправился спать. Под шумок позитивных эмоций уснул он моментально. Расхолаживающих романтических снов не наблюдал.

Сон его был нечуток, однако и непродолжителен. Разбивать его начали третьи петухи. Илья долго отнекивался, отмахивался, кидался в них подушкой, пока не сообразил, что петухи звонят за дверью. Почему-то подумалось, что явились пресловутые «центровые» – физически добиваться согласия на бой. Затем в полусонном мозгу возник образ утренней фемины. Или богини. Какой-нибудь Авроры, к примеру. Причем Авроры в интерпретации известного крейсера, который побренчал-побренчал всеми своими рындами, да и ахнул гулким залпом.

Вслед за первым залпом заухали следующие. Муромский пробормотал, что Зимний давным-давно взят, равно как почта, телеграф, вокзалы и банки. Ему блазнилось, что он легендарный матрос, бежит с веселым другом-пулеметом освобождать добрых людей от засилья. «Ого-го, – рокотал он. – Канары – кочегарам! Каналы – канальям!» Засилье вокруг и впереди него проминалось, разлеталось бесформенными кусками, шлепаясь далеко в стороне.

Илья, окончательно сбитый с панталыку всеми этими рындами-залпами, соскочил с постели. Неверной походкой добрался до входной двери. Снял засов, распахнул дверь настежь.

Из дверного проема, промахнувшись ногой мимо отошедшей створки, выпал виновник шумовых эффектов Никита Васильич Добрынин.

– И позвольте осведомиться, почему не спится гуле, – бьются крылья о кровать? – принял Илья гостя на грудь.

– Потому что к слову «гули» рифму трудно подобрать, – нашелся гость.

Муромский мало-помалу возвращался в русло бодрствования.

– Трудности с подбором рифмы в половине шестого утра находятся в прямой зависимости от благорасположения муз. Правильно, военный?

– Невзирая на всю вашу спортивную сущность, вы необычайно прозорливы, брателла. Муза расположилась ко мне, извиняюсь, спиной.

– Неужто опять с Любавой Олеговной пересекся?

– С нею, жрицей ритуальных услуг, – пригорюнился Добрынин. – Только подумать, такая восхитительная ночка выдалась: все небо в алмазах, лунное шампанское на божественном теле, соловьи воркуют чуть не под ухом. И вдруг – бац! – вспомнила свое жуткое предложение… Это ли комильфо'бль?!

Пока Илья лихорадочно искал слова утешения, на лестничном марше вспухала новая звуковая волна. Шлепанье мягкой обуви и мужские голоса, которые, по мере приближения, становились более узнаваемыми. Не дожидаясь звонка, хозяин гостеприимно распахнул двери и объятия. Сопровождал действие гневный вопль:

– Ну и сколько вас можно ждать?! Мы сутками не спим, глаз не смыкаем, а они, видите ли, где-то шлындать изволят по утрам.

Никита потеплевшим взглядом окинул пополнение и радостно гаркнул:

– Становись!

Пополнение в лице Алексея и Геннадия отчасти возбужденно, отчасти сконфуженно переминалось с ноги на ногу. Лицо нечеловеческой национальности держало в передних конечностях Арапку – лицо, если так можно выразиться, национальности постчеловеческой. Глаза у последнего были закрыты; он, словно в трансе, декларировал этаким замороженным рэппером: