Операция «Шейлок». Признание (СИ)

Вот что я старательно переписал, надеясь, что потом — если для меня вообще наступит какое-то «потом» — эти знаки смогут стать зацепкой, по которой я докопаюсь, кто и где держал меня в плену:

Затем я сам себя напугал, заговорив вслух. Пытался внушить себе, что страх еще не вполне подавил во мне благоразумие, что у меня достаточно самообладания, чтобы спокойно сидеть и ждать, пока не прояснится, с кем и с чем я в действительности схватился, — но вместо этого услышал собственный голос, говорящий пустому классу:

— Пипик, я знаю, что вы здесь, — вот первые слова, произнесенные мной с момента, когда в машине я спросил у похитителей, палестинцы они или евреи. — Похищение человека вдобавок к краже личности. Пипик, с каждым часом обвинение против вас становится еще серьезнее. А пойти на мировую пока еще возможно, если вы захотите. Я не заявлю в полицию, а вы оставите меня в покое. Говорите, скажите мне, что вы здесь.

Но никто, кроме меня, так и не заговорил.

Я подступился к нему во второй раз, более прагматично:

— Сколько денег нужно, чтобы вы оставили меня в покое? Назовите сумму.

Тут можно было привести почти неопровержимый довод — и я его привел, — что он не отвечает, потому что не имел никакого отношения к моему похищению, потому что его не было рядом, потому что он почти наверняка покинул Иерусалим еще затемно, но долгое безмолвие, вновь наступившее после того, как я обратился к Пипику, укрепило мою убежденность в том, что он все-таки здесь, а не отвечает мне либо потому, что я пока не нашел словесную формулу, которая может побудить его к ответу, либо потому, что слишком наслаждается зрелищем, чтобы как-то вмешаться или прервать меня, и собирается прятать лицо, которое, разгуливая по Иерусалиму, выдавал за мое, — прятать, пока не доведет меня до крайней степени уничижения, пока я не начну покаянно, коленопреклоненно просить пощады. Разумеется, я знал, каким жалким посмешищем, скорее всего, покажусь, если похищение, в котором, по всем приметам, чувствовался клоунский почерк Пипика, подстроено кем-то другим, кто вовсе не шут и еще опаснее для меня, чем Пипик, кем-то, кто, собственно, и наблюдает за мной прямо сейчас, кем-то, кто вовсе не возомнил, будто породнен со мной каким-то уникальным, необыкновенным сходством (способным сделать его чуть-чуть уступчивее к моей проникновенной мольбе), кем-то, кто останется глух к любым призывам, предложениям или просьбам, которые придут мне в голову. Поскольку я боялся, что, скорее всего, меня, сидящего на пластмассовом ученическом стуле, рассматривает наблюдатель, еще более чуждый мне, чем Пипик, тот, кому фатально наплевать на все мои нужды, для кого ничего не значат мое имя и мое лицо, то я поймал себя на отчаянном желании услышать, как на мой голос откликается голос Мойше Пипика. Интрига, из которой я решил было сбежать на рассвете из-за ее полного неправдоподобия, поразительной легковесности, зависимости от невероятных совпадений, отсутствия внутренней логики и чего-либо хотя бы отдаленно похожего на осмысленность или четкую цель, эта нелепая интрига Пипика, раздражавшая меня как инфантильностью, так и коварством и бесчестностью, — теперь она была, похоже, моей единственной надеждой.