Операция «Шторм»

По цепи справа и слева перекликались. Отозвался и финн, но настолько невнятно и тихо, что его окликнули еще раз. Теперь он крикнул громче и невольно, не разжимая губ, улыбнулся. Фролов заметил, что весь он дрожит. Стрелять в него не имело никакого смысла - это означало обнаружить себя и погубить. Иван отвел пистолет несколько в сторону, дав понять: проходи, мол.

Не отрывая глаз от Ивана, финн робко двинулся с места. А Фролов подумал: «А что если он пройдет, а потом поднимет тревогу? Тогда конец. Может, броситься на него и задушить?»

Он попробовал пошевелить скорченными ногами и понял: ил настолько засосал, что и самому-то нелегко выбраться из ямы. А финн медленно продвигался с поднятыми руками, огибая его, и все глядел и глядел в его сторону. Ствол пистолета следовал за ним. Бледные губы финна шевелились и, казалось, шептали: «Не надо, я не сделаю тебе ничего плохого. Мне тоже хочется жить».

Когда финн прошел, Фролов почувствовал, что по лбу у него течет холодный пот.

Из-под куста вылез Гупалов.

- Не заметил? - спросил он тихо.

Фролов молчал. Перед ним все еще стояли глаза финна, серые, застывшие в испуге, с большими зрачками, полные нечеловеческой мольбы…

Четверо суток пробыли разведчики в финском тылу. Питались они корнями осоки, зеленым горохом, который нашли на одном поле, молодыми побегами и листьями лип. Силы начали сдавать. Нужно было как можно быстрее возвращаться домой.

На пятую ночь рискнули приблизиться к береговым проволочным заграждениям и небезуспешно. Финны, видимо, забыли о них. Разведчики вышли на залив. Ориентиром служила передовая, на которой беспрерывно шла стрельба и взвивались ракеты.

Где вброд, где вплавь они двинулись заливом к Сестрорецку и, обогнув передовую, подошли к нашему берегу. Воинские части были предупреждены о возможности появления разведчиков, и все-таки их обстреляли.

О встрече с финном Фролов рассказал в кубрике. Вначале историю приняли всерьез, а потом, некоторое время спустя, утратив остроту впечатления, начали над ним подшучивать. Кто-либо из ребят спрашивал утром:

- Ну как, Фролов, не снятся тебе глаза финна?

Иван вспыхивал и говорил:

- Знаете, ребята, снятся и часто.

ОГОНЬ НА СЕБЯ

Перепелкин и Лунин!

Это была вторая пара разведчиков. Если Фролов с Гупаловым ходили вместе в операции, а в отряде их можно было частенько видеть и порознь, то Перепелкин с Луниным вообще не расставались.

А вроде бы ни в характере, ни во внешности ничего у них особенно близкого и не было. Перепелкин коренастый, веснушками раскрашенный. Глаза острые, въедливые, под стать характеру. Лунин - длинношеий, белобрысый, тощий и простяга, каких не часто встретишь.

Всякий раз, если кто-либо из них отлучался, то второй заметно тосковал и, не находя себе места, бродил по кубрикам или по двору.

С их неразлучностью смирился даже старшина Лукин, не признававший никаких сантиментов. В караул, дежурить ли на камбуз или работать на огороде он назначал их одновременно.

Они мало разговаривали, понимая друг друга с полуслова. Молча уходили в операции, а вернувшись, никогда не рассказывали о своих приключениях. Как ни в чем не бывало включались в повседневную жизнь отряда: ломали на дрова старые полусгнившие баржи, топили баню, стирали белье…

И вдруг школу облетела весть: «Перепелкина с Луниным опять наградили». Казалось, Перепелкина это не трогало; он оставался таким же спокойным, словно ничего особенного и не произошло; Лунин же, поглядывая на своего товарища, смешно моргал белесыми ресницами и улыбался. У него еще можно было кое-что разузнать, а к Перепелкину лучше не подступаться. «Ходили вот к немцам. Так, ерунда…» - это и все, что он мог из себя выдавить.

К операциям ребята готовились не в школе, а где-то в другом месте. Отсутствие их всегда чувствовалось, чего-то не хватало в отряде.

Помню, несколько дней кряду спрашивали мы друг друга: «А где же Перепелкин с Луниным?» Но куда подевались разведчики, никто не знал.

О их судьбе вскоре стало известно. Однажды Ваня Олейник попросил меня сходить с ним на наш радио-центр и помочь нести оттуда питание для радиостанций. Был Ваня, как всегда, отутюжен, вычищен и выбрит до блеска. Пришлось и мне натянуть парадную форму, хотя от нее я уже давно отвык- все в робе и в робе. За колючую проволоку нас пока еще не выпускали.

Ленинград оживал. Как будто меньше стало разрушенных зданий. На лицах прохожих почти совсем исчезла гнетущая безучастность. С оконных наличников старых деревянных домов на мостовую порхали воробьи и хлопотливо копались в опавших листьях. Приближение зимы уже не пугало птиц; они словно и в самом деле верили, что теперь вблизи от жилья людей можно будет найти и тепло и пищу.

В воздухе держался легкий морозец. Небо поднялось далеко ввысь.

- Зайдем к Валюше? Я ее давно не видел, - предложил Олейник.

- Это к какой Валюше? К скрипачке?

- Ну да.

Над оградой Смоленского кладбища разбрелись посветлевшие деревья. Вспомнилась аккуратная могилка Блока и букетик ярких осенних астр на ней.