Операция «снег»

Толстяк еще от удивления рот закрыть не успел, а его в спину сзади какая-то накрашенная гадина толкает:

— Ах, Миша, — да томно так гнусит. — Поезжай скорее, не ввязывайся. Разве ты не видишь — девица совершенно невменяемая, и наверняка какой-нибудь пьяный окажется. Еще напачкает нам в машине. А вам, девушка, стыдно должно быть! Молодая такая…

Я чуть не задохнулась от бешенства. Оборачиваюсь, а Сашенька мой рядом стоит, аж побелел весь. Хрипит:

— Перестань перед всякой сволочью унижаться! На трамвае доедем…

А на самом только брюки. Плащ он прямо на голое тело надел, в ботинках хлюпает. У меня под пальто тоже осталась одна сорочка да лифчик. Кофточку свою шерстяную я на мальчишку напялила. Хорошо, какая-то женщина взялась его домой доставить.

— Ну, тогда — бежим! — говорю Саше.

Вскочили мы у Дворцового моста в трамвай. Все нас сторонятся, у меня в руках белье Сашино мокрое. Чуть нас не ссадили…

Все же доехали кое-как. Представляете, сколько времени прошло? В квартиру поднялись. Сашеньку моего трясет, а лоб горячий — так пальцы и обжигает. Он и вообще-то был здоровья далеко не богатырского, а тут… Короче, ночью у него температура за сорок, бред. Врачи головами качают: двустороннее воспаление легких. Потом осложнение на сердце. Так уж глупо дальше некуда. Я несколько недель от не отходила, учебу бросила. Да только ничего не помогло.

Умер мой сказочник…

И надо же такому совпадению случиться, — Ирина Васильевна всхлипнула, в день похорон как раз — заметка в «Вечернем Ленинграде»: «Героический поступок». Кончается такой безразличной фразой: «Фамилия молодого человека, спасшего школьника такого-то, остается неизвестной».

Да вора или бандита непременно бы разыскали! Весь угрозыск на ноги бы подняли. А человек, спасший кому-то жизнь на глазах у разинь и растяп, подумайте только! — остается неизвестным! Любимый мой…

Она совсем замолчала. Только руки ее вздрагивали на коленях, как крылья подбитой птицы… Внизу прозвенел поздний трамвай, и светлый прямоугольник окна переместился по потолку комнаты справа налево.

Я сидел тихо-тихо и думал о чудаках и сказочниках, о людях, остающихся неизвестными, о справедливости жизни и любви, высоко возносящих таких людей за их щедрую и светлую душу, и о несправедливости смерти, которая, как молния, ударяет охотнее всего в самые высокие деревья…

ВЕЛОСИПЕД

О, велосипед был великолепен!

Пронзительно алого цвета, словно маленький заносчивый родственник пожарной машины, он слепяще отражал жаркое солнце всеми своими никелированными трубчатыми частями и во время движения словно бы разбрызгивал вокруг себя быстрых солнечных зайчиков. Мало того что в положенных местах — на заднем и переднем крыльях — у него были укреплены крупные котафотные отражатели, это еще не все! И кружочки, упрятанные между спицами, крутились еще и на каждом колесе с тугими красными шинами.

Весь его заграничный облик вызывал, конечно, восторг и восхищение местных мальчишек, упоительно цокавших языками и провожавших машину быстрыми завистливыми взглядами.

Да, велосипедик был что надо и мог поразить любое воображение! Вдобавок это было не просто двухколесное приспособление для передвижения. Нет, велосипед, несмотря на свой вызывающе яркий вид, исправно работал и безотказной вьючной скотинкой, подобно старорежимному ишачку: в намертво закрепленной перед рулем глубокой корзинке он возил всяческую снедь и потребные пляжные принадлежности.

Встречи с этим… не хочется говорить — транспортным средством! — с этим почти одушевленным существом вот уже в четвертый раз происходили у меня примерно в одно и то же время у начала довольно крутой каменистой тропы, сбегающей к морю.

Сзади великолепного велосипеда на обычном и весьма потрепанном «Орленке» катился симпатичный мальчишка лет девяти-десяти, а впереди с монументальной непроницаемостью доморощенного будды восседала его мама.

Лица молодой женщины я никак не мог разглядеть: сверху ее лоб замысловатыми воланами прикрывали поля гигантской шляпы, а остальное пространство заслоняли темные очки.

Она неловко сходила с велосипеда, несколько путаясь в складках длинной струящейся юбки, и осторожно, как горная козочка на копытцах, начинала неуклюже семенить по каменистой осыпи тропы на своих «платформах».

Мальчишка застывал наверху.

И всякий раз повторялась одна и та же сцена.

— Слезай… — даже не оборачиваясь, начинала твердить мать. — Слезай сейчас же! Дальше мы идем пешком.

— Ну, мамочка… Можно, я съеду? — просительно тянул мальчишка, дочерна загорелый и с лупящимся носом, на котором фонариком просвечивала нежная розовая кожица, как на молодой картофелине. — Мамочка…

И он добавлял неоспоримый технический аргумент:

— У меня же тормоза хорошие…

— Слезай с велосипеда… — ровным голосом невозмутимой классной руководительницы продолжала мать, глядя не на сына, а вниз, чтобы не подвернуть ногу на своих каторжных колодках. — Это опасная, крутая тропа. Дальше ты должен идти пешком…