Операция «Снегопад»

Лукашевич, осмысливая услышанное, ответил не сразу. Он понял, что с другом Костей творится неладное. Монолит дал трещину. Что послужило причиной этому? Смерть Жени? Да, другого объяснения быть не может. Майор Громов, которого только полный кретин мог обозвать трусом, боится. Но, конечно, не за себя — он боится за своих солдат, а это очень плохо. Командир не должен бояться потерь — иначе он уже не командир и ему пора в отставку. Увидеть Костю отставником Лукашевичу не хотелось. А значит, нужно как-то на Костю повлиять, показать ему, что все эти метания излишни, что есть простая и понятная цель, ради которой только и стоит жить, работать, драться. Вопрос только — как это сделать? Не такой человек Костя, чтобы легко переменить точку зрения и успокоиться, если ему сказать, например: «Да брось дурака валять, Костяй, всё обойдется!» Тут требуется другой подход. И Лукашевичу после пары минут напряженных раздумий показалось, что он отыскал верное решение внезапно возникшей проблемы.

— Как-то уж очень выспренно у тебя получается, Костя, — заметил он. — Всё гораздо проще. Мы солдаты. И воевать нам придется с солдатами. Не с идеологами, не с философами, а с такими же солдатами, как мы. А потому мировоззрение и у нас, и у них одинаковое — солдатское. Как бы наши вожди ни выпендривались, какие бы идеи нам ни вкручивали, солдат думает только об одном: поскорее бы эта мясорубка закончилась, живым бы остаться да вернуться домой. Вот и всё мировоззрение. Даже те отморозки на «джипе», как увидели, что дело пахнет жареным, сразу ноги в руки и — привет… Солдат не будет воевать до полного уничтожения — он хочет вернуться домой.

— Ты знаешь, как убили Женю? — спросил вдруг Громов.

Лукашевич осекся.

— Э-э… подробностей я не знаю.

— В него стреляли несколько раз, — сообщил Громов, отчетливо выговаривая каждое слово. — И он уже был мертв, когда один из этих, как ты их называешь, «отморозков» подошел и произвел контрольный выстрел ему в голову. Это установила экспертиза, и у меня нет причин сомневаться в истинности ее выводов.

— Сволочи! — высказал свое мнение Лукашевич, он сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. — Правильно я их разделал!

— Вот именно, — Громов с печальным видом кивнул. — Они — контрольный выстрел. Ты — «правильно разделал». Вернуться домой — всё мировоззрение?

Лукашевич понял, что попался. Возразить было нечего.

— Твоя ошибка в том, Алексей, — продолжал Громов, — что ты воспринимаешь мировоззрение как набор идей. Абстрактные идеи действительно плохо воспринимаются рядовым солдатом. Но мировоззрение — это не представление о мире через идеи, это сам мир. Сколь иллюзорным бы он ни казался со стороны, этот мир уже существует. Рядовой солдат всё знает о нем, этот мир снится ему; солдат легко представляет, какое место он займет в этом мире. Остается лишь приложить усилие, не пожалеть ни себя, ни других и овеществить этот мир, сделать его единственно реальным. И война мировоззрений — это война миров, Алексей, война за овещесвление. Мы вступили именно в такую войну и должны быть готовы к тому, что придется идти до конца, не оставляя живыми врагов за спиной. Потому что именно так будут действовать наши противники… — Громов помолчал. — Это как немецкие нацисты. Берлин лежал в развалинах, был окружен со всех сторон, а они продолжали драться и верили в победу своего мира до последнего… Лукашевича заело.

— А я слышал, — решился вставить он словечко, — что как раз на фронте с «фрицами» всегда можно было договориться. Мол, если наступления нет, то зачем нам стрелять друг в друга? Так и высаживали обоймы в белый свет, как в копеечку.

— Легенды, легенды, — пробормотал Громов. — Это ничего не доказывает, Алексей, отклонения всегда бывали и будут, мы же говорим об общем правиле.

Лукашевич подумал, что сейчас самый момент перевести беседу из теоретической плоскости в практическую. В любом другом случае все запутается еще больше, и Алексей, неискушенный в ведении философских диспутов, мог потерять нить, а там пиши пропало.

— Ну хорошо, — сказал он, — ладно. Они, значит, фанатики идеи. Но мы-то, Костя, защищаем Родину. А это будет посильнее всяческих идей, разве нет?

— Пока еще не защищаем, — резонно заметил Громов. — Пока только грабим чужие транспорты. И провоцируем этим войну.

Лукашевич даже рот открыл от изумления. «Вона куда он клонит! Запущенный случай, однако!»

— Ты думаешь, Маканин нам врет?! Думаешь, он всё это придумал, чтобы спровоцировать войну?

— Не знаю, — Громов покачал головой, — Теперь я ни в чем не уверен. У советника Маканина тоже свой мир, он тоже добивается его овеществления, и кто может сказать, кроме самого господина советника, что это за мир и есть ли в нем место для России?

— Так, — сказал Лукашевич. — Тебе не кажется, Костя, что ты перегибаешь палку?

— Смотря какую палку…

— И бежишь впереди поезда. Громов словно очнулся и озадаченно посмотрел на Лукашевича:

— Какого поезда?