Операция «Степь»

Занятия, да не с Мишей… Трижды в неделю в общежитии губчека Шурочка занималась с малограмотными сотрудниками ЧК математикой, русской словесностью и основами естественных наук. Историю решила не трогать: ее все прорабатывают на политчасах. Да и на Ягунине она уже обожглась. На стене против двери приколотили здоровенную классную доску, в углу всегда белела горка мела — пиши, учительница, хоть самыми огромными буквами! Учеников набивалось в комнату дюжины полторы. Сидели на койках, столами были лавки. Не очень, конечно, удобно этак скрючиваться, но вольному воля… Не у каждого чекиста была возможность посещать пролеткурсы и прочие солидные учреждения компросвета. Да и ненадежные люди порой читали там лекции. По словам Чурсинова, если не соврал, какой-то лектор умудрился даже спутать феодализм с сельским хозяйством. У Шуры же можно было спросить, о чем хочешь. А если не знает, скажет честно: не знаю, посмотрю в книгах…

Однажды она рассказала им про Жанну д'Арк, любимую свою героиню. Увлеклась, как тогда, на литературном диспуте. С горящими глазами читала стихи об Орлеанской деве, слезы не удержала, рассказывая о предательстве, приведшем Жанну на костер… В тот вечер Шурочку провожали до площади Революции сразу четверо молодых чекистов. Вздыхали. Но… Мишку не спишешь.

Примерно за неделю до Нового года, проснувшись с ощущением свинцовой тяжести во всем теле — началось оборудование детдома, и Шурочка теперь совсем не отдыхала, — она обратила внимание на мать, что редко бывало в последнее время.

Надежда Сергеевна, необычно рано пришедшая с работы на обед, выглядела подавленной и рассеянной. Отвечала дочери невпопад, потом, ни с того ни с сего вспылив, потребовала оставить ее в покое, ушла в свою комнату, быстро вернулась. Села в кресло, попробовала вязать и через минуту швырнула клубок.

— Мама! — Шура уселась на колени старшей Ильинской. — Сиди и не вставай. — Взяла мать за седеющие виски и заглянула в глаза: — Что случилось? У тебя нечисто на душе, мама! Я же тебя знаю.

Надежда Сергеевна сделала попытку встать, но Шурочка, закусив губу, удержала ее. Коса нашла на камень. И мать сдалась.

— Доченька, сегодня… Час назад я совершила служебное преступление.

— Ты?! — округлила глаза Шура. Она знала, насколько щепетильна Ильинская в вопросах чести.

— Дай ридикюль… Они… — Надежда Сергеевна щелкнула замком и вынула из старенькой дамской сумочки несколько листков с отпечатанными на машинке текстами и кругляшами печатей.

— Что это, мама? — испуганно выдохнула Шура.

— Телеграмма Вилла Шафрота о немедленном закрытии во всем Пугачевском уезде столовых АРА. А это — то же самое по Бугуруслану, а это — в Кинель-Черкассы…

Голос Надежды Сергеевны дрогнул.

— Закрыть столовые? Да как же так?! — воскликнула Шура, вскакивая с колен матери. — Чего ради? В разгар голода? Объясни же, мам!

— Дело в том, — Ильинская промокнула платочком глаза, щеки, нос, — что конфликты в селах, где АРА кормит детей, очень часты. Много злоупотреблений, воровства, всякой мерзости… Честные работники на местах и товарищи из волсоветов возмущаются, протестуют. А в Пугачеве один взял и арестовал воришку.

— Американца? — Шура даже рот открыла.

— Нет, русского, но нашего служащего. Но он, этот советский работник, сделал и хуже того: издал приказ о контроле властей за работой АРА… Грубейшее нарушение Рижского соглашения! А Шафроту только дай повод. Он и приказал прекратить питание детей. А Карклин — в Москве. Ты представляешь, что в деревнях сейчас? Боже!

— И ты не отправила телеграммы! — Глаза Шурочки блестели.

— Рука не поднялась… — тихо проговорила Надежда Сергеевна. — Но через два-три дня все, откроется, и тогда…

— Мама! — Шура заметалась по комнате, схватила шаль, накинула на голову. — Я должна немедленно показать эти телеграммы. Я знаю кому — товарищу Антонову-Овсеенко… Или товарищу Вирну…

— Что ты говоришь, милая? — Лицо Ильинской стало строгим, и слезы будто сразу высохли. — Документы международной организации?

— Мама! — отчаянно крикнула Шурочка. — А дети? Они же умирают там, мама!!

Тяжело дыша, они смотрели друг на друга. Но, в отличие от матери, дочь не колебалась.

— Я верну их тебе вечером. Но уже сегодня, мама, уже сегодня наши примут какие-то меры…

— Меня могут спросить, отправила ли…

— Солги, мама! Раз в жизни солги! Телеграммы могли затеряться на почте, в конце концов. Дай мне их! Иди на работу. Прикинься нездоровой. Что хочешь!..

Шура решила не церемониться: свернув бумаги в трубку, выбежала в прихожую, и через полминуты ее каблучки застучали по лестнице. Хлопнула дверь парадного.

— Что я наделала? — прошептала Ильинская, поднося ладонь колбу. — Может, я больна?.. Как она сказала: «наши»… Значит, я тоже «наши»?.. Что сказал бы Глеб?

Она заплакала горько, отрывисто, без слез, уткнув горящее лицо в ладони.

…В тот же день телеграфным распоряжением губисполкома самые ретивые борцы с аровским лихоимством были на время отстранены от должностей. «Конфликты недопустимы, питание детей требует уступок», — еще раз подчеркнул Антонов-Овсеенко.