Операция «Святой»

Штандартенфюрер СС, заведующий сектором управления безопасности СД, кавалер рыцарского креста Генрих Лей с благодарностью думал о тех годах, когда он, бывший инспектор криминальной полиции Веймарской республики, рискнул — и выиграл. Рискнул, поставив на карту практически все — службу, карьеру, даже свободу, а большего при веймарцах он и не имел, но будучи членом НСДАП с 1927 года, мог и потерять, так как госслужащим запрещалось членство в политических партиях, тем более в запрещенных — НСДАП не раз запрещалась после пивного путча мягкотелыми интеллигентами типа канцлера Брюннинга. Но Генрих Лей поставил именно на карту национал-социализма и выиграл… В полном соответствии со всеми заверениями хромоножки Геббельса в 1929 году, когда настала пора выбирать. Послужишь нам, говорил Геббельс, будешь бог, послужишь республике — раздавим как червя: такова была альтернатива гауляйтера Берлина инспектору криминальной полиции Лею. Подумать только — не приди наци к власти, он, Лей, так и сидел бы в мрачном тесном кабинетике районного инспектора, копаясь в ночном белье проституток, подделанных счетах владельцев дешевых кабаре, в подробностях пьяной поножовщины сутенеров — Лей инспектировал отвратный привокзальный район, где уровень преступности никогда не падал. Сводил бы пфенниг к пфеннигу, разочарованно констатируя, что и в этом году не накопить на курортное лечение проклятой язвы… Дай бог хотя бы детей отправить на лето в Баварию, в деревню, снять там комнату с террасой и за ту же плату получать от хозяйской коровы литр молока и полфунта творога в день. Сейчас жена и дети постоянно живут на казенной даче за Потсдамом, недалеко от Цицилиенхофа, там в поселке есть закрытый магазин, продуктами они обеспечены отменными, счет в банке растет, и скоро можно будет подумать о собственной вилле где-то в Гарце или на озерах. Но возвращаясь в новую, шикарную шестикомнатную квартиру на Кюрфюрстендамм (разве же до тридцать третьего мечталось жить в этом районе и в таком доме!), Лей испытывал некое волнение, растущее беспокойство, порой даже безотчетный страх. Все, все сбылось, что обещал хромоногий гауляйтер. И так боязно потерять! А общая ситуация с каждым днем все неустойчивей. Генералов вымели из, военного министерства без всякой оглядки на их заслуги! Непрерывные изменения в «ПО»… Нет стабильности. И если бы еще не жила в Лее страшная память о тех старых бумагах! Сегодня, поднимаясь в лифте, заполненном сотрудниками, спешащими к своим столам, Лей вдруг воочию увидел постоянную причину своего неусыпного внутреннего страха — в лифт вошел Дорн. Лей отметил этаж, где Дорн вышел. Дорн опять шел к Гизевиусу. «Время, конечно, смутное, — подумал Лей, — потанцевали армейскую кадриль на чешских границах, разошлись… с позором. Кто его знает, как обернется. Поди, Гизевиус заволновался, как бы англичане не начали обижаться, как бы «ценного кадра» не интернировали… Говорят, в верхах скандал, фюрер в истерике, даже из Берлина уехал… А хотелось бы Лею, как хотелось, чтобы Дорн получил хорошего пинка за последние события! Кто работал с Дворником, кто ориентировал его влияние на президента Бенеша? Но кажется, отношения у Гизевиуса с Дорном на зависть сложившиеся. Как утверждают некоторые. И если Дорну путь в Англию теперь заказан, то… То он останется здесь, под одной крышей со мной, где-то рядом, может быть, на том же этаже выдадут ему персональный кабинет, как у меня, и будет стоять в том кабинете сейф… И кто поручится, что в том сейфе в самом секретном отсеке не окажутся те самые бумаги, что Дорн купил на доллары у сутенера Али Хонера? Опять вечная угроза шантажа? Опять засыпать и просыпаться, обливаясь холодным потом? Нет, нет… Сам я во многом виноват, — вдруг и для себя нашел упрек. — Я все время надеялся удавить Дорна, использовав какую-то его ошибку. А уж потом пытался выкрутить эту ошибку на ту концепцию, что сложилась у меня в тридцать четвертом году после «Ночи длинных ножей» — что Дорн агент-двойник, если просто не шпион. Я все время играл в предлагаемых обстоятельствах. А ведь просто: чтобы выиграть, нужно навязать обстоятельства, взять инициативу. Вот где мой просчет. Вот почему мне дурно от мысли, что Дорн не за Ла-Маншем, а опять близко. Теперь одна надежда: прибьют его за черный с серебром мундир чешские патриоты, как только представится им случай узнать, кто и как обрабатывал посланца их обожаемого президента… Опять расчет на случайность, усмехнулся Лей. Усмехнулся, однако на мысли о чешских патриотах остановился. «А что если… Если отдать Дорна чешским националистам? Уж на этих-то можно выйти через абвер. Даже лучше словацким. Тем более что будет дальше с Дворником, с президентом Бенешем, в принципе ясно. Это вопрос времени. И вот комментарий к последующим событиям: «виной всему мистическое влияние на президента Бенеша профессора-теолога Дворника, давно купленного и завербованного доверенным лицом генерала германской разведки Гизевиуса офицером СД Дорном. Таким образом Бенеш — послушное орудие Берлина». Лею даже стало жарко. Он даже не заметил, что давно проехал свой этаж и лифт стоит на верхнем с распахнутыми дверями — и если бы кто-то решил сейчас им воспользоваться, то с удивлением бы посмотрел на штандартенфюрера Лея, застывшего с оловянными глазами и гримасой истовости на лице. Да, это глубоко личная операция, наконец очнулся Лей. Однако помощник все равно нужен. И тут вдруг подумал о Хайнихеле. После роспуска «Исторической комиссии при рейхсфюрере СС» Хайнихель пережил суд офицерской чести. Хорошо, что хоть не разжаловали. Прямых улик против Хайнихеля так и не нашли, однако от лондонских публикаций тоже никуда не деться. Суд над Шушнигом сорвался, к большому неудовольствию фюрера, но и ему, очевидно, пришлось признать, что в отношениях с мировым общественным мнением следует пока проявлять большую осмотрительность, а «стрелочником» объявили Хайнихеля, смягчив формулировки — как-никак герой Рейна… Поэтому обвинили не в предательстве, всего лишь в халатности. Понизили в должности. «А ведь у бедняги сложилось совсем как у меня тогда, — вдруг понял Лей. — Да-да, та же параллель… Значит, я чисто интуитивно выбрал помощника, сразу высчитал — мне нужен именно Хайнихель. Он поймет меня, он окажется заинтересован лично».