Операция «Трест». Шпионский маршрут Москва – Берлин – Париж

После гибели Савинкова было немедленно проведено служебное расследование. Оно еще больше запутало дело. Показания свидетелей разнятся по принципиальным вопросам. К примеру: кто и где сидел? Где находился Савинков? В документах ОГПУ написано: ходил по комнате, подходил к окну. А вот у следователя почему-то отмечено: сидел за круглым столом напротив одного из чекистов. Сыроежкин якобы успел схватить его за ноги. Замечательно. Остается только один вопрос: а почему он сам не упоминает о таком немаловажном факте в своих показаниях? Да и вообще вся палитра красок в этом деле страдает исключительной несовместимостью. Человек предается сладостным воспоминаниям о юности, а потом, словно заправский олимпиец, «берет высоту» и падает с пятого этажа…

Многие сегодня склоняются к мысли, что Савинкова все-таки убили. Элемент здравого смысла в этих рассуждениях есть. Он был враг. Его раскаяние на суде никого и ни в чем не убеждало по определению. Предназначалось оно только русской эмиграции. Ей требовалось внушить, что даже такие лютые ненавистники большевизма могут осознать свои ошибки. Савинкова пора выводить из игры. Можно было бы поступить по сценарию с Рейли, но повторяться профессионалы считают ниже своего достоинства. Выход из создавшегося положения искали долго и все-таки нашли…

Сотрудник отдела контрразведки ОГПУ Г. С. Сыроежкин

Савинкова нельзя было взять и расстрелять как рядового боевика. Ведь суд помиловал его в обмен на признание советской власти. Это очевидный момент. Даже продолжение следствия по «вновь открывшимся обстоятельствам» подрывало бы репутацию суда, и без того тогда крайне низкую, в глазах мирового сообщества. Не говоря уже о попытке поставить Савинкова к стенке. Еще более очевидный момент: Савинкова нельзя было пристрелить, как Сиднея Рейли (о нем я подробно расскажу во второй части этой книги). Он был нужен, чтобы демонстрировать все тому же мировому сообществу, что вакханалия красного террора сменилась цивилизованным судопроизводством. Его не случайно водили по ресторанам и театрам. Все должны были видеть: советская власть умеет не только безжалостно карать, но и великодушно миловать. Ему ведь разрешали даже писать письма за границу:

«5 мая 1925 года. Внутренняя тюрьма. Москва.

Милая моя Танечка и милый мой Алешенька, вы меня очень порадовали своими карточками. Я так и знал, что у меня очень красивая дочка и очень умный внук. Последнее я заключаю по “как искры” глазенкам и по серьезному и достойному выражению лица… Через три месяца Алешенька будет ходить, а через шесть – говорить. Тогда, Танечка, и настанет самое очаровательное время. Когда ты была такая, как Алешенька, я сидел в тюрьме. И теперь то же самое. Кому что. Но Алешеньке про тюрьму ничего не говори, а поцелуй его в глазки и скажи на ушко, что старый хрен дедушка его очень любит и хочет, чтобы он вырос большой-пребольшой, умный-преумный и сильный-пресильный… Ваш отец и дед Б. Савинков».

Но это не отменяло необходимости ликвидировать Савинкова. Выход мог быть только один: самоубийство. Эмиграция, равно как и мировое сообщество, зная импульсивность бывшего террориста, охотно в это поверила бы. Что, собственно, и произошло.

Да и Григорий Сыроежкин, собственноручно добивший Сиднея Рейли, как-то не очень смахивает на человека, готового спасти лютого врага большевизма. Вот убить его – другой разговор. Поэтому многие считают, что он не вытаскивал Савинкова за ноги из окна, а наоборот – выталкивал его…

Когда принесут мой гроб,
Пес домашний залает,
Жена поцелует в лоб,
А потом меня закопают.
Глухо стукнет земля,
Сомкнется желтая глина,
И не станет того господина,
Который называл себя Я…

Так еще в начале века виделась Савинкову собственная смерть. Эти стихи очень понравились его соратникам по боевой организации. Вот только жизнь внесла свои коррективы…

Часть II Операция «Трест»