Операция «Wolfsschanze»

Конечно же, учитывая фантастическое везение Корнеева, нельзя сбрасывать со счетов даже самый невероятный шанс, что разведчикам удалось уцелеть, но чем больше времени проходило, тем призрачнее он становился. И Семеняк нет-нет да и подумывал о том, что если б предложил тогда оставить у партизан, к примеру, Гусева, все могло сложиться иначе.

Застонав, как от острой зубной боли, комендант Залесья мотнул головой, отгоняя лишние мысли, и уставился на трофей. Странно, но останки совершенно не издавали никаких запахов. Ни тлена, ни гнили. Словно костям было по меньшей мере лет сто. Но тогда как они оказались в практически новой немецкой форме, сороковых годов? Да и польская конфедератка пошита никак не позже тридцать девятого.

М-да, вопросов пока гораздо больше, чем ответов. Даже если на минуточку предположить, что разгуливающий по ночному саду скелет – самое обыденное явление.

Впрочем, гадать можно до бесконечности, пора у Баси спросить объяснения. Похоже, девушка уже пришла в себя и вполне созрела для исповеди… Вон как косится на останки упыря.

Семеняк вернул кости ординарцу.

– Упакуй вместе с остальным в водонепроницаемый мешок. И дай мне свою баклагу.

Остапчук что-то хотел сказать. Открыл рот, но передумал и промолчал.

Игорь Степанович отвинтил крышечку и протянул флягу девушке.

– Глотни…

Девушка благодарно припала к горлышку, но после первого же глотка задохнулась, захлопала губами, как выброшенная на берег рыба, замахала руками… а из ее глаз брызнули слезы.

– Ты чего? – Семеняк отобрал баклагу, понюхал и недовольно покосился на ординарца.

– Товарищ лейтенант, – вытянулся тот. – Это ж НЗ. В медицинских целях. Откуда я мог знать, что вы не сами, а девушке…

– Ладно… – Игорь Степанович сделал добротный глоток, занюхал рукавом и передал посудину Квасневскому. – Нам сейчас никому не помешает принять «наркомовскую норму». Комар, у тебя, надеюсь, вода?

– Так точно.

– Ну, так дай девушке напиться, не стой пнем. Вот молодежь, учить вас и учить.

– И пороть… – супя брови, прибавил бывший командир партизанского отряда. Потом махнул рукой и приложился к фляге так, словно там была обыкновенная вода. Остапчук только засопел, глядя, как в луженой глотке поляка исчезает его кровный НЗ.

* * *

– Это все из-за Ализы! Пречистой Девой клянусь, товарищ капра… Ой, прошу прощения… товарищ лейтенант.

Как только Бася поняла, что экзекуция откладывается, а упырь мертв, ее будто прорвало. Затарахтела не хуже «машингвера»[16]. Причем если ей не задавали вопросов и не сбивали, то, чуть приноровившись к манере изложения юной партизанки, вполне удавалось проследить за ходом событий, которые девушка описывала так отстраненно, словно сюжет недавно прочитанной книги.

Набежавшая на звуки стрельбы и взрыв гранаты весьма воинственная толпа представителей женского пола, слегка успокоившись, тоже с интересом внимала ее словам. Пани и панночки иллюстрировали рассказ интенсивными кивками, вздохами, охами, а то и более эмоциональными комментариями. Правда, в пределах приличий. Вряд ли жительницы окраин опасались травмировать психику фронтовиков чересчур яркими фразами, но воспитание сказывалось…

В общем, как следовало из слов девушки, слухи о якобы вновь наведавшемся в Залесье неупокоенном духе архитектора сразу заинтересовали Боженку. Она, правда, за годы партизанства такого насмотрелась, что ни в какие потусторонние силы не верила, но бабы о привидении, поселившемся в фольварке, с каждым днем судачили все больше, присоединяя новые подробности. А там и очевидцы появились, готовые хоть в костеле клятву произнести, что лично видели, как это самое исчадие ада тащило в свой схрон[17] зазевавшуюся жертву.

Вот только свидетели, все как на подбор, не вызывали у местного населения ни малейшего доверия. Одни только, прости Господи, шалавы и пьяницы… Из тех человеческих отбросов, что и на исповеди крупицы правды не произнесут.

С одной стороны, оно и не удивительно, – упырь охотился за своими жертвами ночью, а кому из порядочных граждан в это время суток дома не сидится? А с другой – репутация, особенно в небольших местечках, это приговор без права обжалования. Дается навечно, а то и по наследству переходит.

Так что «полуночное панство» могло хоть до Судного дня бить себя в грудь и горланить об упырях и призраках, ниспосланных сатаной за тяжкие грехи, никто бы в Залесье и за ухом не почесался, если бы не одно «но»! Люди в районе фольварка Якалов действительно стали пропадать чаще. Самые разные… И это уже не могло оставаться незамеченным.

Первой из приметных жертв стал Гжегож Цибульский.

Он приехал к Вацлаву Ружичке с ближнего хутора – привез на продажу солонину и домашние копчености. В тот день оба кума хорошо расторговались и задержались в городской корчме допоздна. Потом еще где-то добавили, – и домой, в одно из «общежитовских» имений возвращались далеко за полночь.