Операция "Ы"

Шурик искренне удивился, если бы кто-то в те года назвал шестидесятые — несчастными... Или глупо прожитыми... Или прожитыми не с теми идеалами. Или не с той целью...

— Чушь собачья!..— ответил бы на все это Шурик, но спорить с хулителем не стал. Потому что был от природы пацаном прежде всего мудрым и добрым.

Не по доброте ли своей душевной он так и не поцело­вался с Олечкой Умеловой в тот теплый июльский вечер в общем на две квартиры палисаднике, где каждая розово-сиреневая ромашка-пустышка шептала что-то стыдливо-назойливое на ухо. Ведь он дал слово. Слово другу. Мишке Степнову, который просто взял с него, с Шурика это слово, словно пыль какую со штанов отряхнул:

— Ты, значит, просто отвяжись от девчонки... Потому что я влюблен в нее сам, и значительно первее тебя!.. С класса то ли третьего, то ли даже второго!..

Именно за природой подаренную доброту Шурику крепко доставалось от крутых, быстрых и бесцеремонных кулаков пацанов из соседнего двора. Сколько себя помнит Шурик, те постоянно, с переменным успехом, вели войну с мальчишками его двора.

Именно за доброту Шурика как-то саданули по скуле так, что разбились очки, долго не заживала губа, и на комсомольском собрании выпускного десятого ему хотелось как можно скорее сбежать куда-нибудь, а не сидеть под всеобщим обозрением побитым героем...

Именно доброта решительно взяла его за руку после окончания школы, посадила в поезд, в общий вагон, и увез­ла подальше от «маменькиной опеки» в город Энск. Там он как-то неожиданно хорошо сдал вступительные экзамены в политехнический институт, куда и подумывал податься давно, чтобы вырос из него специалист доброй, нужной людям и обществу профессии — инженер.

...Общежитие — просто необходимое и желанное — ото­двинулось в перспективное будущее маяком, к которому стремились многие, а попав, не особенно хвастались.

Правда, Шурику его предложили сразу же, как очень иногороднему, да без родичей в чужом городе. Но предло­жили и выбор: между собой и товарищем, таким же при­езжим, как он.

То ли доброты и душевной щедрости в Шурике оказа­лось больше; а в товарище больше нахальства и настойчи­вости, но место в общежитии было безоговорочно отдано, естественно, не Шурику. Он тогда еще утешительно поду­мал: «Значит кому-то оно нужнее».

Родительских денег хватило как раз на первые три месяца за место-койку в комнатке частного домика на окраине города, откуда автобусом да плюс пешком до института — рукой подать.

— ...А ведь столько еще в мире несправедливости и трудностей! — думал Шурик.— Просто надо больше ду­мать о других.

Так завершал он свои думания всякий раз, когда еще по мальчишески неуклюжим телом примеривался к топчану так, чтобы — не дай Бог! — тот не соскочил с неродной своей четвертой ножки и не натворил шуму...

Первая студенческая осень и кусочек зимы — первый семестр — промчались влет, как пульки из ружья в пнев­матическом тире: порою в цель, а чаще — «в молоко». Первая экзаменационная сессия, как городской мороз, лишь попугала да запомнилась анекдотично: была возна­граждена стипендией.

«Товарищ, верь! Взойдет она—

 Звезда пленительного счастья!..

Оковы рухнут, и свобода

Нас встретит радостно у входа...

И нам стипендию дадут!»

От согревающих нагрудный карман, хрустящих, но­веньких вот-вот от печатного станка бумажек, хотелось петь и прыгать; и как никогда раньше верилось в ничем не омрачаемое светлое завтра.

«Прежде думай о Родине, а потом — о себе»,— вспоми­налось ветхозаветное Шурику, и из первой своей законно заслуженной стипендии он прежде всего оплатил задол­женности по взносам в ДОСААФ, в Общество Красного Креста и Красного Полумесяца, в ОСВОД, в Общество защиты животных и в еще какой-то десяток обществ и доб­ровольно-принудительных организаций. Шурик стал про­сто счастливым человеком, почувствовав себя хотя бы в какой-то степени сопричастным великим делам своей страны.

Проведя в уме кой-какие расчеты, Шурик прикинул, на сколько бутылок кефира (нежирного) можно будет рассчи­тывать, прикинул, где поднапрячься, где поднатужиться, чтобы без особых потерь добраться до новой экзаменаци­онной сессии, а там и рукой подать на каникулах до мами­ных знаменитых на весь двор котлет и красного, с чесноч­ком, борща!..

...О, эти разъедающие душу и память, гастрономические воспоминания и грезы! Вы не только способны убить в сту­денте самую мысль о Прогрессе, а и принудить думать лишь о каком-то частном желудке, с точки зрения всеобще­го развития и глобально-космического взгляда на пробле­мы науки.

Как в таких случаях поступают?..

Правильно: ищут приработок.

Только трудом, настоящим честным трудом — до мозолей на ладонях, до ломоты в пояснице, и открыто-честного взгляда в испытующие глаза сограждан по великой стройке,— можно изжить в себе этот атавизм, эту отрыжку прошлого, еще порой напоминающую о себе и вынуждающую порой стыдливо краснеть.