Операция "Ы"

Конечно же, кроме того, что Павел Степанович был просто добрейшим человеком, он был еще и прорабом. Прорабом стройки, где всегда чего-то не хватало: стройма­териалов, рабочих рук... А тут еще с утра выяснилось, что за ночь бесследно исчезло два комплекта сантехники, а сторожа черт-те чем, наверное, ночью занимались либо, как всегда, спали до зорьки...

«Куда бы его пристроить?» — размышлял Павел Степа­нович.

Верзила был невозмутим. Его назначенные пятнадцать суток все равно когда-то истекут, а пока пущай тикают:

«От забора и до обеда.»

Его нисколько не интересовал ни тот коллектив, в кото­рый он против своей воли был вливаем, ни этот болванчик в диковинной каске, очень по виду похожий на ту, какую Верзила видал в одной заграничной кинокартине.

Ему еще тогда подумалось:

«Из чего, собственно, сварганена эта штука?.. Вот бы такую!..»

Верзила, не страдая комплексом воспитанности, не удержался и постучал пальцем по шлему, имевшему место на голове у Павла Степановича.

Тот без тени неудовольствия дал пояснения:

— Пробка. Подарок из Африки...

Шлем действительно был африканского происхожде­ния, привезен оттуда по случаю командировки в Египет бывшим сокурсником Павла Степановича, с которым про­раб из Энска случайно встретился в столице во время своего отпуска.

Шлем так понравился Павлу Степановичу!

Он был таким реальным воплощением частички его заветной мечты, что Павел Степанович три дня выпраши­вал его у бывшего сокурсника, когдатошнего товарища по кружку политического самообразования.

Шлем, наконец, был подарен.

Взамен на две поллитровки, распитых совместно в лет­нем кафе у фонтана на ВДНХ.

— Так... Прошу сюда!

Павел Степанович повел новенького по объекту, повсе­местно перешагивая или перепрыгивая обязательные для всякой стройки горы какого-то сопутствующего хлама: растопыренную во все стороны света железную арматуру, разбросанные нехозяйской рукой трубы и ящики.

Павел Степанович ознакомил вновьприбывшего с само­дельной душевой — гордостью его стройучастка, показал две смоловарки, усовершенствованные одним из умельцев под личным техническим руководством Павла Степа­новича.

— Силой своего воображения представьте себе, какой замечательный жилищный массив здесь будет создан!..

Поднимаясь по лестничному пролету новостройки, Па­вел Степанович воодушевлялся все более и более:,

— Только в нем одном будет установлено семьсот со­рок газовых плит, каково, а? То есть, в семьсот сорок раз больше, чем было в нашем городе до одна тысяча девятьсот тринадцатого года!

Приемы статистического сравнения были у Павла Сте­пановича отработаны до совершенства. Цифры лучше все­го характеризовали размах социалистического быта, мощ­ными корнями вцеплялись в память простой советской аудитории.

Они шли по ступеням лестничного пролета туда, где вершилось великое дело стройки — на последний, неза­вершенный пока, пятый этаж.

С высоты птичьего полета хорошо просматривались пейзажи новостройки — микрорайона Космонавтов. У Пав­ла Степановича всякий раз просто дух захватывало от обозримых далей и перспектив...

Романтика! — констатировал Павел Степанович, чув­ствуя себя в родной стихии воскресного лектора. Только сейчас он мог представить взгляду внимающей аудитории не только графики и наглядные пособия, самостоятельно, с любовью вычерченные, а и воочию подтвердить ска­занное:

— А если взять поэтажно весь объем работ, выполнен­ных нашим СМУ за последний квартал...

Как и все прорабы большой страны, Павел Степанович предпочитал и умел произносить это слово с обязательным для профессии строителя ударением на первый слог.

— ...и поставить эти этажи один на другой, то мы получим здание в два раза выше, чем всемирно известная Эйфелева башня!

...Новенького это не увлекало. Ему было скучно. Ему было до лампочки. Его неразвитое с детства воображение никак не хотело просыпаться сейчас, в зрелом для мужчи­ны возрасте, не желало бодрствовать под напором фактов, сравнений и цифр, которыми так и сыпал Павел Степа­нович...

...или втрое выше, чем знаменитый Нотр Дам де Пари.

«Это требует перевода»,— как-то параллельно подума­лось Павлу Степановичу, и он более доступно пояснил:

— Что в переводе означает — Собор Парижской Бого­матери.

Верзила встрепенулся. Что-то до боли знакомое и как будто даже родное прошелестело в воздухе. — Какой-какой матери?

Павел Степанович вроде даже как бы споткнулся. Знае­те, как это бывает: идешь вроде ровной дорогой, ан нет, какой-то камешек возьми, да и попадись под ноги...

— Парижской... Богоматери... Прошу сюда,— только на какую-то минуту был выбит из седла Павел Степано­вич, но вот он снова впереди, на лихом коне цитат и устремленности.

Но...

 * * *

Но, нечаянно глянув с незавершенного этажа вниз, Верзила увидел там нечто такое, что враз разбудило его от спячки, словно ветром сдуло вялость и апатию. На гори­зонте появилась цель! Правда, пока еще не совсем ясная, но какая же манящая и притягательная! Она забрезжила в тумане сонного отбывания пятнадцатисуточного срока!