Операция "Ы"

Настроение вдруг приобрело окраску. Появилось жела­ние немедленно в чем-то себя реализовать. И Павел Степа­нович отправился на контрольный обход. В течение рабо­чего дня он с удовольствием улучал минутку, чтобы обойти дозором все наиболее неблагополучные в плане графика работ участки, морально поддержать бригадиров, кого по­журить, за кем присмотреть. По всему было видно, что Павлу Степановичу решение о разрыве с надоевшей Клав­дией пошло на пользу: он выглядел по-юношески бодро и весело.

— Ну, Шурик, как напарник?

Шурик — дитя стройки — в ответ почему-то прошептал:

— Перевоспитывается.

— Отлично! — Павел Степанович был искренне рад удивительным достижениям своего метода.— А почему ты говоришь шепотом?

Шурик кивнул головой в сторону окна.

— Напарник спит.

— Спит?!

У окна на сложенных ровными рядами утеплителях посапывал вновьвлившийся.

Со стороны могло показаться, что Павел Степанович разъярился. Но это только так казалось, потому что недав­но состоявшийся разговор Павла Степановича с Клавдией, наоборот, привел его в достаточно благоприятное состоя­ние духа, благоприятное для встречи с сознательным сопротивлением исправляемых элементов, временно вли­вающихся в его родной коллектив. Подобное состояние духа всегда вызывало в Павле Степановиче подъем лектор­ской энергии, а также политического, с точки зрения текущего момента, сарказма. Павел Степанович в. такие мо­менты был убедителен, как никогда. Ему ничего не стоило убедить и самого себя, и других в превосходстве социали­стического метода строительства, как это было, например, в момент встречи с зарубежной делегацией из дружествен­ной Польши, когда одна особо рьяная дамочка пыталась доказать Павлу Степановичу, что совмещенный санузел «есть нонсенс для семьи, когда она большая». Павел Степа­нович привел в пример большую семью народов всего Союза, общественную баню своего города и вывел, что в жизни всегда есть место подвигу. Это потом, по вечернем размышлении, Павлу Степано­вичу показалось, что с последним доводом он малость перегнул. Но таково было течение мысли Павла Степановича, а мысль он не любил останавливать. Павел Степанович стоял над разлегшимся на утеплите­лях Верзилой и стремительно переходил от факта к факту:

 — ...в то время, как наши космические корабли бороздят просторы Вселенной...— голос Павла Степановича просто по-мхатовски гремел в минуты пауз, когда паркет­ная цикля, наконец, замолкала. В подобные мгновения Павел Степанович вдохновенно представлял себя, например, за штурвалом космического корабля «Восток», хотя ни в одних кинокадрах нельзя было углядеть, есть ли на самом деле в космическом корабле штурвал или нет? Или представлял себя, например, иду­щим по красной ковровой дорожке, устилающей аэродром, с развязавшимся на левом ботинке шнурком! Не заме­чавшим ничего, кроме впереди встречавшей Государствен­ной Комиссии. Или, например, видел себя едущим в открытом автомо­биле по рукоплещущим улицам столицы дружественного государства.

— ...И недаром все континенты рукоплещут труженикам нашего Большого балета...— продолжал логично выг строенную мысль Павел Степанович с более доходчивыми и убедительными сравнениями.

Понимая, что не все пока еще наши советские люди могут похвастаться даже одинаковым средним образовани­ем, Павел Степанович не гнушался спуститься с высот ораторского искусства до простоты и ясности народных присловий, которыми рабочий люд испокон веков руковод­ствовался в жизни:

— Народная мудрость учит: «Терпение и труд все пере­трут» — раз! — Павел Степанович для большей наглядно­сти любил загибать пальцы руки.— «Кончил дело — гуляй смело» — два! «Без труда не вытащишь и рыбки из пру­да» — три! «Работа не волк...» Э... Это не надо!

Шурик впервые был свидетелем такого уровня оратор­ского искусства. Казалось, давно избитое и знакомое в устах Павла Степановича играло новыми гранями, убеж­дало...

— К черту! — сорвался со своего места доселе дре­мавший на ворохе опилок Верзила.— Мне все это до лам­почки!

Растолкав в гневе корзины с собранными Шуриком опилками, натянув на глаза кепку, Верзила стремительно выскочил из двухкомнатной квартиры.

Верзилу тоже можно было понять. Ему захотелось есть. Его желудок настойчиво требовал не духовной пищи, а очень даже материальной. И вовремя.

 * * *

Потому что загремел набат, вернее, рельса, подвешен­ная у душевой. Настало время обеда.

Любопытно, что в памяти многих до сих пор остался явный признак прекрасных шестидесятых: утром, в обед и вечером по всему городу Энску гудели заводские гудки, дававшие людям знать о начале и конце рабочей смены, о времени обеденного перерыва.

Мальчишки, без устали гонявшие во дворе в футбол, и девчонки, прыгавшие через веревочку и игравшие в кук­лы по этим гудкам узнавали, что вот-вот придут домой родители, утихомиривались в своих игрищах, принимали вид добропорядочных чад, ждали своих пап и мам на поро­ге дома.

Заводские гудки были городскими часами: они меряли жизнь, вели отсчет, они сами были частью жизни из пре­красного Далека...