Она скинула тапочки, сняла домашний халат, на четвереньках заползла на кровать и улеглась рядом с ним. Она боялась, что он проснется и сразу попросит грудь, но нет. Посучив еще немного ручками и пооткрывав рот, он закрыл глаза. Личико разгладилось. Она лежала на боку, подперев рукой подбородок, и наблюдала за ним, спящим. Маленький Чарли. Малыш Чарли, он — ее всё.
В спальне было тихо. Проникавший в комнату свет от фонаря отражался от стакана с водой на прикроватном столике и зеркала и выстроившихся в ряд флакончиков с лаком на полке. Все поверхности тускло мерцали. Но был еще один, дополнительный световой блик, который она при всем желании не могла заметить. На потолке, среди гипсовых розеточек и завитушек, притаился крошечный стеклянный диск. Бессонная, немигающая линза камеры видеонаблюдения.
Проди уже не стоял в воде. Он влез на палубу и теперь раскачивал лебедку, пытаясь сдвинуть ее с крышки люка. Фли, которую от него отделял какой-нибудь метр, смотрела на люк как завороженная. При каждом толчке полоска лунного света, пробивавшегося в отсек, на миг исчезала. Фли зажмурилась. При одной мысли о детской туфельке все внутренности у нее завязались в узел. Не говоря уже о яме, в которой погребена Марта, и о шлифовальном станке. Почему он вдруг заглох? Не потому ли, что ранее им разрезали человеческие косточки? И что было в том бутерброде? От этого монстра можно ждать чего угодно.
Открыв глаза, она повернула голову в сторону люка на шпангоуте и в очередной раз присмотрелась к ящику с тросом. Рассиживаться некогда. Она должна…
Неожиданно Проди перестал раскачивать лебедку.
Тишина. Затаив дыхание, она вперилась в крышку люка. После долгой паузы он тяжело опустился на палубу и окончательно перекрыл лучик лунного света. Он лежал непосредственно над ней. В каких-то сантиметрах. Она слышала его дыхание. Слышала, как шорхала его нейлоновая куртка. Оставалось только удивляться, что она не слышит, как бьется его сердце.
— А, вот ты где! Я тебя вижу.
Она вздрогнула. И буквально вжалась в переборку.
— Вижу, вижу. Что с тобой? Вдруг затаилась как мышка.
Она поднесла кончики пальцев к вискам, почувствовала, как бьется пульс, сделала страшную гримасу и попыталась загнать безумие обратно. А он, не дождавшись ответа, поднес рот к самой щели в люке. Его дыхание вдруг стало прерывистым. Он мастурбировал — или делал вид. Узел у нее в животе затянулся еще сильнее при мысли о маленькой девочке, скорее всего даже не знавшей, что такое секс и уж тем более зачем взрослый мужчина захотел с ней этим заняться. О маленькой девочке, или что там от нее осталось, лежащей в могильнике меньше, чем в пятидесяти метрах от нее. Над ее головой Проди как будто фыркал, втягивая щеки. Сквозь щель просочилась капля и повисла на потолке. Слеза или слюна — непонятно. Подрожав в лунном свете, капля сорвалась вниз:
Она трезвым взглядом оглядела люк. Капля… это была какая-то жидкость, но не семя. Хотя именно это пытались ей внушить. Он мотает ей нервы. Но почему? Почему просто ее не прикончить? Она пригляделась к проделанной в корпусе шлифовальным диском прорези, через которую проникал свет. Кажется, она поняла почему. Он этим занимался, понимая, что не в силах до нее добраться.
Она снова почувствовала прилив энергии. И заставила себя оттолкнуться от стены.
— Что ты там делаешь? А, сучка?
Она беззвучно вдохнула и выдохнула ртом и тихо подошла к рюкзаку.
— Сучка.
Он снова забарабанил по палубе —
— Что ты там, сучка, делаешь? — Проди поерзал над люком. Он представлялся ей сейчас гигантским пауком, перемещающимся так и этак, только бы увидеть, что она затеяла. — Отвечай, или я спущусь и разберусь с тобой на месте.