Опередить Господа Бога

Председательствующий приветствует его, и начинается дискуссия. О памяти. Что такое человеческая память, и нужно ли ставить памятники или лучше строить дома - эдакие литературные дилеммы. Так что он очень старательно за собой следил, чтобы не ляпнуть чего-нибудь неподходящего, чего-нибудь вроде: "А какое это сейчас имеет значение?" Он не имел права так их огорчать. "Осторожно, - повторял он себе, - придержи язык, у них уже на глазах слезы. Они давали деньги на оружие и ходили к президенту Рузвельту, спрашивали, правда ли все, что рассказывают про гетто, так что уж, пожалуйста, будь великодушен".

(Это было, вероятно, после одного из первых донесений "Вацлава", Тося Голиборская тогда только-только выкупила его из гестапо за свой персидский ковер; донесение в виде микрофильма курьер провез в зубе под пломбой, и через Лондон оно попало в США, но им там трудно было поверить в эти тысячи перетопленных на мыло и тысячи сгоняемых на Умшлагплац, поэтому они отправились к своему президенту спросить, можно ли серьезно относиться к подобным вещам. )

Ну и он был великодушен, позволял им умиляться и рассуждать о памяти, а теперь вдруг так больно всех задел: "Разве это можно назвать восстанием?"

Возвращаясь к рыбам. Во французском переводе, в еженедельнике "Экспресс", рыбы звучали как du poisson и мать Анелевича, еврейская торговка с Сольца, покупала un petit pot de peinture rouge 1. Ну разве такое можно воспринимать всерьез? Разве Анелевич, подкрашивающий peinture rouge жабры (les ouпes), - тот самый Анелевич?

1 Маленькую баночку красной краски

Это напоминает попытку рассказать английским родственникам о бабушке. умиравшей от голода во время варшавского восстания. Перед самой смертью набожная старушка просила что-нибудь поесть, ладно уж, пускай не кошерное, говорила она, пусть будет свиная отбивная.

Но весь разговор с английскими родственниками шел по-английски, так что бабушка попросила не отбивную, a pork-chop и, к счастью, сразу перестала быть той умирающей бабушкой. К счастью - потому что теперь уже можно было говорить о ней без надрыва, спокойно, как принято в культурном английском доме рассказывать за обедом разные занятные истории.

А люди, которые пишут письма, настаивают, что настоящий был все-таки тот Анелевич, с peinture rouge. Что-то в этом, видимо, есть, раз столько людей настаивают. И пишут, что нельзя рассказывать такие вещи о руководителе восстания.

- Слушай, - говорит он, - придется нам теперь быть начеку. И тщательно подбирать слова.

Ну что ж.

Будем тщательно подбирать слова и постараемся ничем никого не задеть.

В один прекрасный день раздается звонок. У телефона американский литератор, мистер С. Он в Варшаве. Виделся с Антеком и Целиной, но об этом - при мной встрече.

Ну - это уже дело серьезное. Можно не обращать внимания на то, что говорят все на свете, но мнением двух людей пренебречь нельзя, и люди эти как раз Целина и Антек. Заместитель Анелевича, представитель ЖОБа на арийской стороне, который вышел из гетто перед самым началом восстания, и Целина, которая была с ними в гетто все время, с первого дня, и вместе с ними ушла каналами.

До сих пор Антек молчал. А тут приезжает мистер С. и говорит, что видел его неделю назад.

У меня складывается впечатление, что Эдельман немного волнуется перед этой встречей. Как оказалось - напрасно. Антек - сообщил мистер С. заверяет его в своих дружеских чувствах и уважении и в целом, за исключением некоторых деталей, интервью одобряет.

"За исключением каких деталей?" - спрашиваю я у мистера С.

Антек, например, сказал, что вовсе не вести человек участвовало в восстании. Их было больше - пятьсот, даже шестьсот.

- Антек утверждает, что вас было шестьсот. Может быть, исправим это число?

- Нет, - говорит Эдельман. - Нас было двести двадцать.

- Но Антеку хочется, мистеру С. хочется, всем очень хочется, чтобы вас было хоть немножко больше... Исправим?

- Да это же не имеет значения, - говорит Эдельман со злостью. Неужели вы все и вправду не можете понять, что это уже не имеет значения!

Ага, и еще кое-что. Ну конечно, еще история с рыбами.

Не Анелевич их подкрашивал, а его мать. "Запишите это себе, - говорит мне мистер С., литератор, - это очень важно".

Возвращаюсь к тому, что нужно тщательно подбирать слова. Через три дня после выхода из гетто Целеменский отвел его к представителям политических партий, которые хотели выслушать отчет о восстании. Он был единственным оставшимся в живых членом штаба и заместителем Анелевича - пришлось докладывать. "За эти двадцать дней - говорил он, - можно было убить больше немцев и спасти больше своих. Но, - говорил он, - мы не были толком обучены и не знали правил ведения боя. Кроме того, - говорил он, - немцы тоже умели хорошо драться".

А те переглядывались, не произнося ни слова, и наконец один из них сказал: "Надо его понять, это ж не нормальный человек. Это развалина".

Оказывается, он говорил не так, как следовало бы говорить.

"А как следует говорить?" - спросил он.