Оперные тайны

В «Богеме» ведь нет ни увертюры, ни даже более или менее традиционной интродукции. Она начинается знаменитыми аккордами, октавными взлётами – Пуччини разрешает, например, доминанту в субдоминанту. Помните знаменитый в своё время фильм «Окно в Париж»? Так вот, эти вступительные аккорды – то же самое окно, с помощью которых зритель сразу же попадает в Париж. Париж середины позапрошлого века, продуваемый ветрами творческой свободы, не стеснённой ничем любви, которой тогда не знала Италия, – тут французская столица была поистине впереди планеты всей. Париж нарождавшегося импрессионизма, атмосферу которого удивительно точно передал Пуччини.

Самое поразительное, что он впервые побывает в Париже только через несколько лет! И Париж, чисто умозрительно выписанный Пуччини, тут в чём-то сродни Севилье Жоржа Бизе, никогда в ней не бывавшего. Или той же Севилье «Каменного гостя» Пушкина – его, как известно, из страны «родных осин» так никогда и не выпустили! Но разве это – препятствие для настоящего Художника, настоящего Творца? А Булгаков, вовсе угадавший древний Иерусалим?

Сцена из оперы «Богема» в постановке Франко Дзеффирелли. Севилья, арена «Маэстронца»

…Несколько аккордов, один шаг – и ты уже в мансарде, вернее, каморке с этими ютящимися в ней вечно голодными молодыми людьми, у которых нет решительно ничего для обеспеченной и сытой жизни. Но они ничего иного и не хотят, потому что они могут свободно жить, свободно творить, свободно делать всё, что им захочется… а на горячий хрустящий багет и бутылочку столового вина даже их грошей всегда хватит. Даже когда в кармане огромная дыра, всегда есть возможность толкнуть совсем задёшево какую-то свою картину на монмартрской толкучке. Всегда есть надежда, что в канун Рождества им кто-то подкинет какую-то денежку – свет-то не без добрых людей!

Жить так, чтобы душа твоя пела – вот их главный императив, главная идея. Гулять и пить – как будто завтрашнего дня просто не существует. И обязательно шутить при этом. И над самими собою. И уж тем более над притворяющимся примерным семьянином, старым селадоном Бенуа, который не пропускает мимо глаз, ушей и особенно рук, которыми можно ущипнуть за причинное место, ни одной девчонки.

И всю жизнь свою они как будто обращают в шутку. Хотя надежды на лучшее очень мало.

Земляки-моденцы, или Корона Миреллы Френи

Очень помогла мне в постижении образа Мими Мирелла Френи. Я тогда репетировала «Онегина» в «Метрополитен», и она однажды мне сказала: «Я слышу, что ты в Татьяне совсем иначе произносишь и фразируешь, чем я. Помоги мне». Я от души изумилась: «Да кто я такая, чтобы помогать великой Френи?»

Мирелла Френи в роли Мими

А она продолжала настаивать: «Но ты же носитель этого языка и этой культуры. Со мной Николай (Гяуров, второй муж М. Френи. – Ред.) занимался русским языком. Но он болгарин, и я чувствую, что некоторые вещи произношу твёрже, не так, как русские. У тебя это звучит совсем по-другому – помоги мне!»

Вот не свалилась корона у Френи попросить свою коллегу, молодую девочку, ей помочь! А потом она сказала: «Тебе скоро “Богему” петь, и теперь я тебе помогу». Она рассказывала: «Для меня роль Мими была огромным шагом вперёд. До неё я пела Норину в «Доне Паскуале», Адину в «Любовном напитке», и вдруг Караян мне предлагает Мими. Я спросила: «Маэстро, а я смогу?» И он ответил: «Работая – сможете». И тогда с моим первым мужем Леоне Маджера мы начали выстраивать роль так, чтобы она нигде не была в ущерб моему голосу. Иначе говоря, чтобы я нигде не орала. Караян требовал от меня именно этих красок: piano, mezzo forte, piano, mezzo forte, piano, mezzo forte и так далее.

На этом построена вся Мими. Весь её характер. Это девочка-белошвейка, которая вышивает цветы. Для неё каждый цветок, только не вышитый, а живой – символ её счастья, символ её расцвета. И как женщины, и как личности, и просто как человека, который таит в душе постоянную надежду. Надежда же эта в ней живёт до последнего…

Очень хорошо, что исполнение Миреллой Френи роли Мими сохранилось на киноплёнке. Живьём в этой роли я её слышала в Венской опере – Рудольфа пел Пласидо Доминго. Это было прекрасно… Но тот спектакль с Караяном – это шедевр.

Френи, как известно, ровесница и землячка Лючано Паваротти – их матери работали на одной фабрике в старинном итальянском городе Модена. Гастролируя по всему миру, Паваротти регулярно возвращался в родной город, и вот в один из его приездов, в 1992-м, я там услышала его в роли Рудольфа. Это был уже зрелый Паваротти, он уже попел весь «крупняк»… но всё равно с точки зрения вокала это было совершенно грандиозно. До такой степени, что я даже не припомню, кто в этом спектакле пел Мими – она просто потерялась на фоне великого Лючано…

Не в силе Бог, а в тембре