Оперные тайны

Но при этом он человек страстный, безумно темпераментный и увлечённый своим делом. И делает он его очень здорово и очень сурово. Тоска – такая же, только она своё дело делает в отличие от своего оппонента очень честно и очень красиво. Такие люди на каком-то самом глубинном уровне неизбежно ощущают взаимное притяжение. Кто знает, может быть, в другое время и при других обстоятельствах между ними и могли возникнуть какие-то иные отношения, нежели те, что видит зритель на сцене, но…

Слишком уж это два сильных характера, вдобавок Тоска своего Марио любит по-настоящему. Она выбрала его, а не Скарпиа. Это для неё свято и ненарушимо, это трогать, как говорится, не моги! А тронешь – пеняй на себя!

Конечно, бешеная похоть Скарпиа, его напор ей, как женщине, в какой-то мере льстят, но в то же время не в меньшей мере и отталкивают. Особенно в тот момент, когда она слышит крики истязаемого Каварадосси и страдает ничуть не меньше, если не больше, чем он. Она сжимается, как пружина. Однако Скарпиа, на свою беду, этого не чувствует, и Тоска в итоге наносит этот роковой удар обеденным ножом: он её оскорбил и как женщину, и как актрису. Оскорбил как человек, который домогается её грязным, бесчестным путём.

«Где наша ария?»

Тут очень к месту вспомнить, что поначалу второй акт был немного другим. Если коротко, в нём не было арии примадонны, и публика, скажем скромно, холодно это приняла. Если перевести на обычный человеческий язык, то такое воображаемое послание публики композитору выглядело приблизительно так: «Пуччини, а что ты себе вообще думаешь? Ты перестал следовать традициям итальянской оперы, перестал жить по её законам. Ты вообще изменяешь Италии! Мы непременно должны от души насладиться голосом примадонны в мелодраматической арии. И где это наслаждение, где эта ария? Мы её не слышим».

Хариклея Даркле

И это послание непосредственно «передала» Пуччини великая румынская певица, первая исполнительница роли Тоски Хариклея Даркле. Пожеланиям публики и певицы Пуччини внял и написал арию Vissi d’arte именно с расчётом на темперамент Даркле. Но совсем не таким, каким мы привыкли себе его представлять сегодня. Даркле была лирико-драматическим сопрано, но она совсем не крушила голосом всё подряд. И Vissi d’arte совсем не орала. То, что делала она, впоследствии сделала Мария Каллас – всё арию она пела на piano.

Рим. Церковь Сант Андреа дела Валле

Vissi d’arte – это жизненное кредо Тоски. Жить искусством, жить любовью – вот главная ценность её жизни. Всё, что ей в этом мешает, ей ненавистно. Поэтому Vissi d’arte нельзя петь, скуля и плача. Sempre con fe sincera… В этом сниженном звучании нужно так сжать нервные клетки, всю душу, чтобы у всех зашевелились волосы!

Да как у молодых певиц язык поднимается говорить, что там петь нечего?! Если это петь и вправду как снятое молоко, то ни черта эта ария не стоит! Perche, perche, Signor? Выход на этот знаменитый си-бемоль с филировкой – это такой трепет, что у неё самой комок подкатывает к горлу…

Это надо петь обнажёнными нервами – и при этом не заламывать руки. Не рвать кулисы в клочья, как это делали некоторые очень известные в прошлом примадонны. «Проживи эту арию сердцем. Пока ты именно сердцем не заплачешь, ты Vissi d’arte хорошо не споешь», – говорила мне Рената Скотто. Именно так!

И только в этом случае становится понятной и логичной страшная развязка. Все переживания, страсти, эмоции Тоски сливаются в Vissi d’arte, в такую страшную последнюю каплю. Она падает, пружина со страшной силой распрямляется – ударом ножа в сердце Скарпиа; однако снова её душа в трагическом раздрае: да, я убила человека, но при этом… «Е avanti a lui tremava tutta Roma!» И перед ним, перед этим слизняком, этой липкой мразью только что трепетал весь Рим, но я всё-таки смогла с ним покончить…

А третий акт… Он самый короткий, но самый «раскалённый», самый клокочущий из всех. Это просто какой-то термоядерный реактор – и Пуччини только подчёркивает это, начиная его божественным рассветным перезвоном точно зафиксированных им в нотах римских колоколов и безмятежной песней пастушка. Помните – буйную поножовщину в финале третьего акта «Кармен» тоже предваряет упоительнейший вступительный ноктюрн…

И вот когда до Тоски, наконец, доходит, что её, извините, «развели» как последнюю дурочку, что выпрошенная у Скарпиа «ксива» не стоит даже той бумаги, на которой она написана, что её Марио мёртв… Вот тут-то и начинается апофеоз, вот тут-то она и бежит прямо к обрыву, к краю пропасти, которой обрывается к Тибру замок Святого Ангела… такое может сделать только человек с температурой, которую никакой термометр не выдержит.

Отсюда и финальное «О Scarpia, avanti a Dio!» – «О Скарпиа, нам Бог судья!» А не то, что сплошь и рядом звучало в наших постановках – «О Марио, иду к тебе!»