Опять вопросы вождям

Что же увидел Ленин? Возникновение новых и набирающих силу аттракторов с очень широким охватом — советов. Первый их состав даже не осознавал своей силы и видел свою роль в том, чтобы "добровольно передать власть буржуазии". Но получилось, что решения советов признавались все большим числом рабочих и солдат — власть падала в руки советов, вопреки их намерениям. Сила их, по мнению Ленина, была в том, что они были реально связаны с массами и действовали вне рамок старых норм и условностей ("как продукт самобытного народного творчества, как проявление самодеятельности народа"). Значит, они могли меняться под влиянием реальных потребностей народных масс и служить их выражением.

И в апреле 1917 г. Ленин выдвинул тезис о революции, которая не укладывалась в понимание истмата: в момент нестабильного равновесия власти между Временным правительством и советами подтолкнуть к новому аттрактору под лозунгом "Вся власть советам". Гениальность этого тезиса в том, что в тот момент большевики не только не были влиятельной силой в советах, но почти не были в них представлены.

Последующая советская мифология представила эту идею Ленина как очевидно разумную, вытекающую из марксизма. Это не так. Апрельские тезисы всех поразили. На собрании руководства большевиков Ленин был в полной изоляции. Потом выступил в Таврическом дворце перед всеми социал-демократами, членами Совета. Богданов прервал его, крикнув: "Ведь это бред, это бред сумасшедшего!". Примерно так же выступил большевик Гольденберг и редактор «Известий» Стеклов. Отпор был такой, что Ленин покинул зал, даже не использовав свое право на ответ.

Тезисы были опубликованы 7 апреля и были, по сути, перечнем новых аттракторов, которые могли быть созданы при переходе власти к советам и полностью лишили бы привлекательности рыхлую власть буржуазных либералов. В области политики: "Не парламентская республика — возвращение к ней от советов рабочих депутатов было бы шагом назад — а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху".

На другой день тезисы обсуждались на заседении Петроградского комитета большевиков и были отклонены: против них было 13 голосов, за 2, воздержался 1. Но за десять дней Ленин смог убедить товарищей, и Апрельская партконференция его поддержала. Потом само Временное правительство стало «портить» свои аттракторы, а в советах стала расти роль большевиков (работали "будущие декреты"). История прекрасно показывает этот процесс: власть совершенно бескровно и почти незаметно «перетекла» в руки Петроградского совета, который передал ее II Съезду Советов. Тот сразу принял Декреты о мире и о земле — главные предусмотренные Лениным аттракторы нового порядка.

Они полностью нейтрализовали аттрактор, созданный по инерции "из двоевластия" — Учредительное собрание. Оно отказалось признать советскую власть, проговорило впустую почти сутки и было закрыто матросом Железняковым ("караул устал"). Как вспоминает в эмиграции один нейтральный политик из правых, на улицах "Учредительное собрание бранили больше, чем большевиков, разогнавших его". А уж о том, что произошло с «учредиловцами» дальше, наши демократы, затопившие Москву своими крокодиловыми слезами, даже сегодня умалчивают. Учредиловцы отправились к белочехам, объявили себя правительством России (Директорией), потом эту «керенщину» переловил Колчак. Сидели в тюрьме в Омске, их вместе с другими заключенными освободили неудачно восставшие рабочие. Колчак приказал бежавшим вернуться в тюрьму, и "контрреволюционные демократы" послушно вернулись. Ночью их "отправили в республику Иртыш" — вывели на берег и расстреляли. (Примечательно, что шавки Горбачева брызгали слюной на матроса Железнякова и прославляли интеллигента Колчака). В общем, в тот момент антисоветский парламент в России ни для кого не смог стать аттрактором.

Прагматичные историки и у нас, и за рубежом оценили стратегию Ленина, позволившую осуществить практически бескровный переход, как блестящую. Меньшевики же считали ее окончательным отходом от марксизма — прыжком в бездну социалистической революции без прочного фундамента в виде развитого капитализма. Этот приговор истмата все время довлел над нами. Считая себя "объективно незаконными", большевики фантастически преувеличивали многие опасности и наносили своим противникам излишние травмы. Например, новая интеллигенция на окраинах почти неизбежно впадала в ересь национализма, и большая часть ее поплатилась головой. А реально она нового аттрактора, опасного для советского строя, в 20-30-е годы не создавала, и репрессии были не нужны.