Опимия

Такое его поведение и безмерное благородство души привлекли к Фабию сердца всех римлян, в сенате же он был выше всех своих коллег.

Когда люди, ошеломлённые сообщением претора Помпония, увидели на Форуме Фабия Максима, спешно прибывшего в курию по призыву магистрата, чтобы обсудить и принять необходимые меры по спасению отечества, над которым нависла грозная опасность, римляне, кажется, вздохнули свободней.

— Вон он, Фабий Максим Веррукоз.

— Фабий Максим!

— Фабий Максим!

Такие крики раздались во взволнованной толпе, и, пока все торопились освободить проход триумфатору над лигурами, те, кто оказался совсем рядом, тянули к нему руки, моля о помощи и защите.

— Наши сыновья! — слышались отовсюду слёзные голоса женщин. — Наши сыновья!

— Наши близкие… Мы хотим знать, что с ними!

— Как могло случиться такое несчастье?

— Мы хотим знать правду, всю правду!..

Фабий Максим старался успокоить людей словами утешения, старался внушить им надежду; он пообещал подробно рассказать о тяжести беды, как только сенат во всём тщательно разберётся.

Не успел Фабий подняться на ступеньку лестницы Гостилиевой курии, как к нему с плачем кинулись две женщины в растрёпанных одеждах; одна из них схватила его за руку, другая уцепилась за край тоги, после чего они в один голос запричитали:

— Скажи, что с нашими сыновьями, о Фабий, мы хотим узнать о наших сыновьях!

— Я — вдова Анния Волузия, — добавила первая, — муж мой погиб в прошлом году при Требии. У меня нет больше никого, кроме моего сыночка, милого мальчика, о Фабий! Он такой высокий, темноволосый и очень храбрый. Он служит оптионатом в Третьем легионе. Пришли мне весточку от него!..

— А у меня было три сына, — подхватила другая и тут же разрыдалась. — Старшего убили семь лет назад галлы в битве при Фесулах; младший, восемнадцатилетний, погиб от руки карфагенянина в прошлом году при Тицине. Остался у меня только один сын, центурион из Пятого легиона… Узнай о нём, сенатор… У меня больше никого нет… Мой белокурый Секст Апулей… Я буду самой безутешной матерью, если узнаю, что и его уложили в этой самой несчастливой для нас битве.

Фабий был тронут мольбами и слезами женщин и тёплыми словами пообещал вдовам, что приложит все свои силы, чтобы узнать о судьбе их сыновей, а их самих призвал не падать духом, потому что их несчастье может оказаться не столь большим, как они сразу подумали, и отчаиваться преждевременно не стоит. Может быть, их сыновьям удалось спастись от кровавой бойни.

Чуть поодаль от женщин, задержавших на несколько мгновений Фабия Максима, а именно на нижних ступеньках лестницы курии, где толпились люди, стоял юноша немногим старше шестнадцати лет, среднего роста, довольно хилый и хрупкий на вид, с бело-розовым лицом, покрытым рыжеватым пушком, с рыжими волосами и голубыми поблескивающими глазами. Он был молчалив, мрачен и задумчив. Этого юношу звали Марк Порций Приск; за свой проницательный ум он был прозван Катоном.

Юноша был одет в грубошёрстную претексту с широкой пурпурной каймой, заброшенную за плечо с некоторой небрежностью; левой рукой он сжимал свисавший на грудь золотой амулет.

— Отечество в опасности, о Фабий, — сказал он серьёзным и печальным голосом, — напомни сенату, что Риму необходим диктатор.

И так как Фабий Максим, повернувшись к юноше, посмотрел на него с изумлением, поражённый, что столь мудрый совет исходит от юноши, который ещё не облачился в мужскую тогу, Марк Порций добавил:

— Не удивляйся, сенатор, что слышишь слова совета от столь юного плебея; это не помешает тебе агитировать за моё предложение. Через десять дней мне исполнится семнадцать, я сниму претексту и одену панцирь, чтобы встать на защиту Рима.

Доброжелательно улыбнувшись юноше, казавшемуся таким серьёзным в столь нежном возрасте, Фабий с трудом проложил себе дорогу среди столпившихся на лестнице людей и вошёл в курию.

К тому времени солнце уже склонилось к западу, и темнота стала опускаться над густой толпой, заполнившей уже весь Форум; тысячи и тысячи голосов смешивались в один, исполненный ужаса, в крик, смешанный с рыданьями.

Вскоре начали прибывать и другие беглецы, спасшиеся от тразименской бойни; их тотчас же обступали люди, и все разом наперебой требовали от них новостей; но, конечно, слова этих солдат, ещё не отошедших от ужаса опасной дороги и зрелища гибели легионов, не успокаивали тревогу толпы.

Однако мало-помалу люди стали покидать Форум и наводнять улицы города, разнося по ним самые печальные известия и безмерно увеличивая тяжесть катастрофы.