Опимия

Как молнией поражённый, молодой человек на мгновение окаменел. Он тупо разглядывал потерявшую сознание неподвижную юную красавицу.

Некоторое время Луций ничего не понимал; глаза его смотрели на девушку, а мысли походили на лихорадочный бред умалишённого. Ему казалось, что у него пропала способность мыслить, понимать хоть что-нибудь.

Это оцепенение длилось больше тридцати секунд; силой воли он сбросил его, поставил лампу на какой-то ларь в углу комнаты, приблизился к Опимии, присел перед ней, поднял её голову, потом положил к себе на правое колено и заговорил дрожащим и приглушённым голосом:

— Опимия!.. Опимия!.. Очнись!.. Приди в себя... Наше положение ужасно... Нас могут раскрыть... Проснись, Опимия!..

При этих встряхиваниях, при звуках этого голоса, раздававшегося возле её уха, обморочное состояние Опимии начало медленно отступать; она вздрогнула, поднесла руку ко лбу, глубоко вздохнула, открыла рот и снова его закрыла.

Кантилий продолжал легонько потряхивать её тело и постоянно водил ладонью по её лбу; потом он снова наклонился к её уху и прошептал:

— Опимия!.. Очнись же! Встань... заклинаю тебя богами-опекунами Рима! Ещё какая-нибудь минута, и мы погибнем.

Девушка шевельнулась, ещё раз вздохнула и, медленно открыв глаза, томно прошептала:

— Мой Луций! Любовь моя убьёт меня...

И она повела глазами вокруг словно потерявший память человек, потом уставила их в Луция, будто бы ещё не узнавая его сквозь розовую прозрачную пелену прекрасного сна, и с неописуемым сладостным выражением любви улыбнулась ему.

— Вставай, Опимия, очнись... — ещё раз с беспокойством сказал молодой человек, глядя на прекрасную девушку со смешанным чувством сострадания и любви; а внимание его уже привлекла открывшаяся под растрёпанной одеждой роскошная белизна красивейшей груди.

Опимия резко поднялась и, проведя рукой по гладкому лбу, удивлённая, огляделась; потом, внезапно покраснев, точно кровь собиралась брызнуть с её лица, она закрыла его руками, опустилась на кипу старых занавесей и тихим, исполненным боли голосом прошептала:

— О, прости!.. Прости!

И внезапно разразилась рыданиями.

— Ну... хватит, Опимия... Что такое?.. Прощать?.. За что?.. Нет... не мне тебя прощать... Вставай... не плачь... — так говорил Луций Кантилий, растерянный, взволнованный, нерешительный.

Луций сильно любил Флоронию, однако... Ему было двадцать восемь лет, и он не мог, не умел быть суровым к столь пылкому чувству, которое он пробудил таким странным и неожиданным образом в одной из красивейших, если не самой красивой девушке Рима.

Опимия обвила руками шею Кантилия, укрыла орошённое слезами лицо на его груди и тихим, молящим голосом проговорила:

— Прости мне, прости, Луций, будь ко мне милостив! Уже год я люблю тебя пылко, неистово, безумно — так, как не способно любить ни одно человеческое существо... Непобедима эта любовь... Она заставила меня попрать всякую сдержанность, презреть осторожность, отбросить даже девический стыд...

Больше говорить она не могла, потому что слёзы и рыдания перехватили дыхание.

— Нет, Опимия!.. Не плачь, — говорил Кантилий, обнимая её левой рукой за талию, а правой лаская её лицо, которое она всё ещё прижимала к мужскому плечу. — Не знаю, что я тебе должен сказать... Я не смел верить... не мог надеяться... не предполагал...

Слова замерли на устах Луция, кровь резко ударила ему в голову, сердце забилось с чудовищной силой. Нежная тяжесть этой прекрасной головы, этого чудного тела, бессильно повисшего на его руках, наполняла его нервной дрожью.

— Если бы ты мог любить меня хотя бы тысячной частичкой той любви, какую я испытываю к тебе, о, Луций, — говорила полным нежности голосом Опимия, не смея поднять на него глаз, — о, Луций, любимый мой!.. Тогда... я была бы счастливейшей из женщин!..

— О, Опимия! Чудная, самая прекрасная среди римских красавиц, — тихо отвечал Кантилий, обнимая голову весталки и покрывая её лицо пылкими поцелуями.

— О, люби меня!.. Люби... хоть немножко... хоть чуточку... — шептала девушка, прижимаясь к груди молодого человека и в безумном порыве целуя его.

— Люблю тебя... да... люблю тебя... О, божественная девушка!

Глава VI Ганнибал. — Битва при каннах

— Почему ты всё время печален?.. Отчего задумчив?.. После той ночи, когда я подобрал тебя умирающим в Мугонийском переулке, где ты, судя по твоим отрывистым и загадочным ответам, подвергся предательскому нападению, к тебе вернулись силы и отвага, ты уже совсем выздоровел, хотя кинжал убийцы порядочно проник тебе в грудь, к счастью, не задев внутренностей. Так что же с тобой?.. Что тебя печалит?

Так говорил молодой Публий Корнелий Сципион, военный трибун Второго легиона[87] консульской армии, стоявшей лагерем напротив карфагенян на берегу реки Ауфида[88], возле деревушки Канны, в Апулии, обращаясь к Луцию Кантилию, оптионату того же легиона.

— Таков уж мой характер: вечно грустить, о мой дорогой Сципион, — ответил юноша, — не думай о моих печалях.