Опимия

— Так что ты, Метелл, — сказал Сципион, также отворачиваясь от ветра и возобновляя прерванный разговор, — считаешь, будто я преувеличиваю, восхищаясь Ганнибалом как одним из самых великих полководцев, какие только были в истории, а может быть, и самым великим?.. В этом вопросе моё мнение заметно отличается от твоего. Ты волен оценивать Ганнибала по-своему, но я не могу по меньшей мере не восхищаться всеми глубинами своей души его действиями, которые настолько необыкновенны, что мы принимали бы их за сказку, не происходи они в наше время и на наших глазах. Преодолеть расстояние в 8400 стадиев[90], разделяющих Карфаген Иберийский от долины Пада[91], пройти земли, занятые народами варварскими, коварными, часто выказывавшими дружбу при встрече, а потом ударявшими в спину, одолеть трудности альпийских переходов, устрашающих ледников, пустынных, лишённых средств к существованию мест, перевалить через две высочайшие и неведомые горные цепи, Пиренеи и Альпы, чего не сделал на памяти историков никто, кроме него. И с упорством, равным дерзости, с рассудительностью, равной стойкости, победить все трудности, потерять половину армии, чтобы только добраться до поля сражения, оказаться у подножия Альп почти обессиленным и победить в трёх сражениях кряду, и предстать перед нами грозным, извлекающим выгоду не только из наших ошибок, но и из малейших, почти незаметных обстоятельств места и времени... Ах, мой милый Цецилий, всё перечисленное не назовёшь делом случая, нет, клянусь богами, и не подарками судьбы, благосклонной к отважному авантюристу. Нет, это — законные и прямые следствия глубокого анализа, грандиозного расчёта, замысла, столь же гигантского в процессе обдумывания, как и при исполнении. И я преклоняюсь перед этим великим полководцем, который в двадцать девять лет смог задумать и исполнить всё это; я признаю это с почтением и, изумлённый, склоняюсь перед ним[92].

— Значит, мы не можем победить его?.. Значит, ты потерял веру в Рим? — спросил Сципиона, саркастически улыбаясь, Цецилий Метелл.

— Я не потерял веру в Рим, потому что его судьба не может не исполниться, а он должен править миром. Я никогда не потерял бы веру в свою родину, даже если бы боги не напророчили ей вершины человеческого величия, потому что смог бы умереть на её развалинах. Я не потеряю надежду на победу над Ганнибалом, но если я на это надеюсь, если убеждён в этом, то это потому, что больше надеюсь на доблесть римских мечей, чем на рассудок и хитрость наших теперешних полководцев.

— Значит, ты не веришь в консула Теренция Варрона?

— Я считаю его отважным, жаждущим битвы, алчущим славы, но ума у него недостаточно, и в этом он значительно уступает Ганнибалу.

— А Павел Эмилий?

— Я считаю его излишне осторожным и рабски преданным тактике диктатора Фабия Максима, которая хороша была в прошлом году, после тразименского краха; не думаю, что она всегда должна быть верной в войне с тем же врагом.

— И всё же мы скоро дождёмся дня битвы с Ганнибалом, — сказал Цецилий Метелл, — хотя теперь армией командует Павел Эмилий, маленький Медлитель, но затем верховное командование опять перейдёт к Варрону, так консулы и будут постоянно меняться, пока один из них, Варрон, не примет так долго предлагаемое Ганнибалом сражение.

— Будем справедливы, решающего сражения хочет не только консул Варрон, — сказал Кантилий, — его жаждет весь римский народ, население всей Италии, умоляющее, чтобы мы уничтожили врага, опустошающего наши земли, и даже сам сенат, которому не остаётся ничего другого, кроме принятия решающей битвы с Ганнибалом, предоставил консулам этого года восемь легионов вместо четырёх и удвоенное количество вспомогательных войск, так что теперь наша армия насчитывает добрых восемьдесят тысяч человек.

— Да, надо согласиться, что Варрон жаждет битвы и стремится к ней ради популярности с примесью честолюбия, хотя все, кроме прошлогоднего консула Гнея Сервилия Гемина, единственного сторонника Павла Эмилия с его тактикой промедления, все консуляры, эдилы, преторы, трибуны единодушны в своей жажде битвы с Варроном.

Так сказал Сципион, а Квинт Фабий добавил:

— Хорошо; пусть состоится эта битва, к которой все так стремятся, и будем надеяться, что покровительство богов и наша доблесть принесут нам победу. Но ведь можно предположить и другой оборот: нас победят. Что будет тогда?..

Общее молчание было ему ответом, на какое-то время все предались сомнениям, которые вопрос Фабия пробудил в душе каждого.

— Рим оказался бы во власти Ганнибала — вот единственный ответ на мой вопрос. Пусть же покровительствуют нам боги, и будем сражаться так, словно битва шла бы на римском форуме, близ наших храмов и домов. Так сказал Фабий, и никто не возразил ему. И в это время молодых людей от их тяжёлых раздумий оторвал звук труб, призывавших воинов на сбор, и каждый из собеседников поспешил занять своё место в легионе.