Опимия

Нынешних кандидатов было семь: Публий Корнелий Меренда, Луций Манлий Вульсон, Марк Эмилий Лепид и Дуций Павел Эмилий – от патрицианского сословия, Гай Дтилий Серран, Квинт Элий Пет и Гай Теренций Варрон – от плебейского.

Шестеро из них, завернувшись в посверкивающие белейшие тоги – кандиды, почему они и получили название кандидатов, в сопровождении друзей, родственников или клиентов, предшествуемые рабами-антеамбулонами, держа при себе номенклаторов, проталкивались среди горожан, собирая голоса центурий в свою пользу, обещая совершить грандиозные дела на пользу городу и перечисляя все, что они уже сделали для отчизны и для Республики. Одного Павла Эмилия не видно было на Марсовом Поле.

Когда все замолкли, диктатор поднялся с курульного кресла и, повернувшись к коллегии авгуров, произнес громким голосом предписанную обычаем фразу:

– Я желаю, чтобы ты, Луций Корнелий Мерула, помогал мне в ауспициях.

– Я слышал! – ответил названный авгур, выступая из рядов своих коллег и направляясь к диктатору.

Глухой шум поднялся в толпе, которая снова стала приходить в беспорядок, двигаться, волноваться, кричать, тогда как Луций Корнелий Мерула, тридцатишестилетний патриций с надменным лицом и гордой осанкой, закутанный в трабею и держащий в руках искривленный жезл, знак его жреческого достоинства, начал искать место для установки алтаря, от подножия которого он мог бы разглядывать небо и по полету птиц делать предсказания грядущих событий.

Гай Теренций Варрон, находившийся со своими друзьями и клиентами в своей сорок четвертой центурии, буквально вскипел от злобы, как только услышал имя Луция Корнелия Мерулы, определенного в авгуры; его маленькие темно-синие зрачки с беспокойством забегали, он схватился рукой за свои густые золотистые волосы и в гневе выкрикнул:

– Вот… Вот… Патриций Ветурий Филон только для того, чтобы выслужиться перед сенаторами и содействовать заговору, который плетут эти бессовестные патриции, мои враги и противники Республики, выбрал среди авгуров самого надменного и самого враждебного мне и народному делу!.. Готов поспорить, что Мерула признает устройство алтаря неправильным и отложит комиции на другой день[69].

– Как бессовестны эти патриции, они всегда поддерживают один другого, – с гневом произнес, приближаясь к Варрону, бледный и дрожащий народный трибун Марк Метилий.

– Они хотят выиграть время, – добавил Квинт Бебий Геренний, очень красивый юноша высокого роста, русоволосый, со светлым цветом лица, тоже бывший народным трибуном; он подошел вместе с Марком Метилием, – они хотят выиграть время, чтобы интригански подкупить центурии всадников, благосклонные к твоей кандидатуре.

– Клянусь всеми божествами ада! Выбор, сделанный Ветурием Филоном, был, правду сказать, мошенническим! – возбужденно выкрикнул Теренций Варрон.

– Авгур сговорился с ними, и не без причины: патриции всегда стараются сохранить консульскую должность исключительно для своего сословия, а поэтому они дают установку авгурам! – воскликнул Бебий Геренний.

Шум поднялся в том месте, где собралась сорок четвертая центурия, а Бебий, с еще большим энтузиазмом и еще громче, смелее выкрикнул:

– Да! Клянусь двенадцатью богами-советниками! Хоть раз наберемся смелости называть вещи своими именами. Да поможет мне Юпитер Всемогущий! Да, граждане! Повторяю: наши авгуры – всего лишь бессовестные лжецы[70].

– Да… скажем это открыто… скажем вслух, – добавил Марк Метилий. – Мой коллега Геренний прав.

– Да, верно, – говорили одни.

– Да, прав, – повторяли другие.

– Мы больше не позволим водить нас за нос, клянусь могучим копьем Марса, опекуна Рима, – продолжал Геренний, – а если патриции будут продолжать интриги, мешая твоему выбору в консулы, Теренций, любимый брат мой[71], которого весь Рим жаждет видеть своим верховным магистратом, тогда мне придется воспользоваться своим правом вето, и я не позволю избрать консулом кого-нибудь другого.

– А я пойду потолкаюсь в центуриях всадников, чтобы не позволить сбить их с толку, – сказал Марк Метилий и, пожав руку Теренцию, отошел.

Варрон тоже приблизился к центру Марсова Поля, а Бебий Геренний подходил то к одному, то к другому участку, отведенному для юниорских патрицианских центурий, воспламеняя души горячими словами любви к отечеству и связывая избрание Варрона с окончанием недостойной войны, позорящей Рим и разоряющей Италию.

Тем временем авгур со своими помощниками выбрал место, поставил шатер, разместил там деревянный алтарь и, произнеся предписанные ритуалом формулы, приступил к наблюдению за чистейшим голубым небом, в котором сияло яркое солнце.

Но тут послышался легкий шум: казалось, мышь грызла доски основания алтаря.

– Мышь! – воскликнул пораженный ужасом Корнелий Мерула.

– Мышь! – вполголоса повторили испуганные еще больше пулларии, слуги и тубицении, ассистировавшие авгуру.

И вся эта толпа языческих жрецов с простертыми к небу руками и полуоткрытыми ртами слушала в гробовом молчании, как мышонок невозмутимо продолжал вгрызаться в деревянное основание алтаря.