Опиум интеллектуалов

Можно ли сказать, что подобное явление в настоящее время разворачивается перед нашими глазами? И не истолковывается ли конфликт методов как конфликт принципов? Развитие индустриального общества и вовлечение масс – это общеизвестные факты. Контроль, а иначе государственное управление производством, участие профессиональных организаций – профсоюзов – в публичной жизни, законная защита рабочих составляют программу-минимум социализма нашего времени. Там, где экономическое развитие достигает достаточно высокого уровня, где демократическая идея и практика глубоко укоренены, там метод либерализма позволяет привлечь народные массы, не жертвуя свободой. И наоборот, там, где, как в России, экономическое развитие отстает и где государство, оставшееся на стадии абсолютизма, было не приспособлено к вызовам века, революционная команда, однажды пришедшая к власти, должна была ускорить индустриализацию и насилием принудить народ одновременно и к жертвам, и к обязательной дисциплине. Советский режим носит отпечаток мышления якобинцев и нетерпимости сторонников планового хозяйства. Он будет приближаться к демократическому социализму по мере того, как будет нарастать идеологический скептицизм и «обуржуазивание» народа.

Но даже если это описывать в относительно оптимистической перспективе, примирение левых коммунистов и левых социалистов будет перенесено на неопределенное будущее. Когда коммунисты перестанут верить в универсальность своего предназначения? Когда развитие производительных сил позволит ослабить политическую и идеологическую суровость? Бедность удручает миллионы человек, но одна идеология, которая обещает в будущем изобилие, еще на протяжении века будет нуждаться в монополии на гласность, чтобы скрыть зазор между мифом и реальностью. Наконец, примирение между политическими свободами и планированием экономики еще более затруднительно, чем примирение, достигнутое в конце века между социальными завоеваниями и политическими целями Французской революции. Парламентское государство в теории и на практике согласовывается с буржуазным обществом: а совместимо ли общество плановой экономики с каким-либо государством, кроме авторитарного?

И не возвращают ли левые силы в результате своего развития диалектически еще более худшее угнетение, чем то, против которого они восстали?

Диалектика режимов

Левые силы сформировались в оппозиции, определившись согласно своим идеям. Они разоблачали общественный порядок, несовершенный, как и вся человеческая жизнь. Но однажды левые силы одержали победы, став ответственными за существующее общество, а правые, оказавшиеся в оппозиции, став контрреволюцией, без труда доказали, что левые представляли собой не свободу против власти или народ против привилегированного класса, но одну власть против другой, один привилегированный класс против другого. Чтобы узнать изнанку или цену триумфальной революции, достаточно выслушать полемику ораторов вчерашнего режима, возникшую в памяти или восстановленную в спектакле неравных представлений, полемику консерваторов начала XIX века и сегодняшних либеральных капиталистов.

Общественные отношения, устанавливаемые на протяжении веков, чаще всего завершаются бо́льшей гуманизацией. Неравенство закона о положениях между членами различных слоев общества не исключает взаимного признания. Оно оставляет место для настоящих обменов. Оглядываясь назад, воспевается красота человеческих отношений, превозносятся добродетели верности и порядочность, которые противостоят холодности отношений между теоретически равноправными людьми. Бойцы Вандеи сражались за свое миропонимание, но не за свои оковы. По мере удаления во времени события снисходительно делается акцент на противоречии между прелестью вчерашних сюжетов и сегодняшним страданием народа.

Контрреволюционная полемика сравнивает постреволюционное государство с государством монархическим, человека, оставленного без защиты на произвол богатых и власти, с французами, полями и городами, которые старый режим объединял в общины с общечеловеческими задачами. Потому, что государство Комитета общественного спасения, Бонапарт или Наполеон брали на себя решения многих проблем, они были в состоянии требовать от нации большего, чем Государство Людовика XVI, – это очевидный факт. Никакой легитимный правитель XVIII века не мог бы и мечтать о подъеме масс. Устранение личного неравенства влекло за собой одновременно и бюллетень для голосования, и воинскую повинность, а военная служба была всеобщей задолго до права на всеобщее голосование. Революционер настаивает на свержении абсолютизма, участии представителей народа в обсуждении законов, конституции вместо произвола, вместе с непрямыми выборами и самими исполнительными органами. Контрреволюция напоминает, что власть в недавнем прошлом, в принципе абсолютная, была на самом деле ограничена обычаями, привилегиями стольких промежуточных сословий, неписаными законами. Великая революция (и вероятно, все другие революции) обновила идею государства, но она ее, в сущности, омолодила.