Опоенные смертью

Кирилл не верил и Алине. В честь чего это она отказалась от операции? Быть может, единственного её спасения. Значит, обнаружили, что ничего у неё нет, а о выписке её из больницы кому-то было известно заранее. Какую цель преследовали те, кто инсценировал его измену — поссорить его с женой? Или она сама все это подстроила? Но зачем?..

Он съездил в Онкологический центр, узнал, что Алина не врет. Что она действительно больна, что действительно неожиданно заявила что, отказывается от операции и покинула больницу.

После этого Кирилл окончательно запутался.

Алина же, погрузившись в себя, избегала разговоров с мужем. Тягостная атмосфера заполнила их быт.

Шли дни. Кирилл, продолжал ездить к матери в больницу. Видя мать немощной, уже не жалующейся, еле шевелящейся, возвращался домой в унынии. Наблюдал, как жена передвигается по квартире, машинально продолжая занимать себя домашними заботами, и понимал, что и она умирает. И чувствовал себя все хуже и хуже.

Но не в силах справиться с накатывающей действительностью, как бы незаметно отстранялся от беды, лишь усиливая сомнамбулический вакуум отношений.

Временами Алина все же вспыхивала какой-то непонятной ему деятельностью. Подолгу разговаривала с подругами по телефону, кого-то жалела, куда-то неслась, чтобы помочь кому-то. Относила свои уж не нужные, как ей казалось, но вполне приличные вещи в церковь. Уезжала в редакцию, зачем-то интересовалась украденной скрипкой Страдивари… А ему казалось горела тайной близкой смерти, оттого и маялась желанием хоть что-то сделать в своей жизни так, "чтобы по Богу", так, "чтобы по сердцу, не смотря ни на что"… И вдруг, преподнесла ему сюрприз — не спросясь, привезла из больницы его мать.

Поставленный перед фактом, Кирилл был совершенно ошарашен. Алина и его мать, казались ему, навек несовместимы.

Оказалось, его родная мать звонила и жаловалась его личной жене по несколько раз на дню. И они сохраняли эти разговоры в тайне от него. Но, почему-то, она никогда не звонила ей в то время, когда был дома её сын. А, звоня ему из больницы, ни словом об Алине не упоминала. Он заезжал к ней через день, но и с глазу на глаз она ни разу не обмолвилась, что разговаривает с Алиной. Кирилл проанализировал все редкие фразы, которые бросала ему ещё хранившая обиду после того странного инцидента с Жанной Алина.

Да, в её фразах мелькали намеки на то, что его матери должно быть плохо в больнице. Но не более. Он был уверен, что контакта между ними быть не может. Неужели, когда человек при смерти — так радикально меняется направление стрелок его души?..

Кирилл был возмущен тем, что женщины сошлись и что-то решили за его спиной.

— Что она тебе говорила?! Что? Жаловалась?! — допрашивал жену Кирилл. Больница, в которую он положил свою мать, была недешевая. Сиделки обходились ему, вообще, в кругленькую сумму. Что в боксе не захотела лежать, так от скуки. Телевизор ей, специально, новый купил, даже соседок поприличней выбрал…

— Естественно, — не отпиралась Алина, — Жаловалась на свою покинутость, что все родные и близкие просто сбагрили ее…

Кирилл взглянул на Алину и отступил в недоумении.

"Н-да… и чего только не выкинет человек в предчувствии агонии", чесал он задумчиво бороду, представляя какой бабий лепрозорий ожидает его, и прятался от семейной тоски на работе.

Он ожидал от неё всего, но только не этого. Он изо всех сил старался сохранить спокойствие.

ОСТАЛОСЬ ТРИСТА ДВАДЦАТЬ ДНЕЙ.

"Крыша поехала окончательно", — покачивал он головой, уже не противясь её поступку.

"Я колокольный язычок,

Что бьет до глухоты.

Я как натянутый смычок,

При скрипке немоты…

Все на исходе — нет конца.

Надрыв, но нет разрыва…

В толпе ищу просвет лица,

Как черный стриж — обрыва" — звучало в Алиной душе.

Слабость, мучительно-жалостливая слабость ко всему живому — заливала её сознание болью. Христианским прощением.

— Аля! Хочу куру! — голос немощной свекрови Любовь Леопольдовны возвращал её к реальности, нетерпеливо требуя материализации христианского милосердия.

— А когда будет банан?

— Какой банан? — обалдело смотрела на неё Алина. Пищевые фантазии умирающей на глазах больной каждый раз заставали её врасплох.

— Тогда подайте апельсин.

Алину передергивало от этого слова "подайте". Но она понимала, что это привычка бывшей жены райкомовского работника, которая свято уверенна в том, что все и навсегда перед нею в долгу.

— И надолго она у тебя? — заскочила к Алине подруга Ирэн.

Алина взглянула на неё — такую жизненно утвердительную, здоровую плотно сложенную, розой кожи… На свою длинноногую баскетбольного типа рыжеватую болтушку. Знала бы она…

— До конца… — в сторону ответила Алина, принимая подругу на кухне. Сквозь закрытую дверь донеслось: — Аля!

И пусть одряхлело тело бывшей жены начальника, но голос!.. Голос был повелительно трубный.

— До чьего конца? До твоего? — усмехнувшись, спросила Ирэн, отдающая ароматом плоти, при каждом взмахе рукава.

— До победного, — мрачно ответила Алина, подумав о собственной близкой смерти, вышла из кухни, словно на подвиг.

— Что она просит? — спросила Ирэн у Алины, когда та вернулась.