Опоенные смертью

И шумной толпою объяли их странные, шумные люди. Одетые театрально не так, как все, словно каждый вышел только что из своего спектакля. Каждый рвался пожать руку Фоме, и все что-то говорили, говорили наперебой, косились на Алину, но не спешили представляться.

— Надо бы взять такси… Сколько на всех потребуется машин?.. трезвый взгляд на вещи возобладал в Алине.

— Такси! Такси! — кинулся наперерез подходившему троллейбусу молодой человек, напоминающий Гоголя, в длинном черном пальто и широкополой шляпе. Трамвай остановился.

И цвет уральской творческой былой молодежи с гиканьем ломанулся в салон. Каждый был чересчур бодр, дабы не показаться не тем былым, великолепным когда-то, другим. Каждый картинно подбадривал другого. Постепенно каждого завораживала всеобщая эйфория встречи.

— Как так, залететь в Екатеринбург, и не проехаться от аэропорта до дома на троллейбусе?..

Так начался Екатеринбург. Так закружил и лицами и голосами, цитатами из книг и фильмов перемежавшимися со сбором денег для таксиста. Таксисты, как очень-очень давно в Москве, служили поставщиками водки.

И улыбался Алине мир карикатурной улыбкой. И приняла она его таким. И поняла она, что слишком тяжело и глупо доживать последние дни своей жизни всерьез.

В глазах мира они не значили ничего, поэтому легко назначили весь мир сплошной периферией. Словно пираты, взявшие корабль на абордаж почувствовавшие вдруг, что они и есть его полноправная команда, неслись по ветру собственных легенд. Выписывали мертвыми петлями собственную историю.

— А почему тот, что похож на Гоголя, к тому ж писатель живет под такой странной кличкой — Друид?..

— А-а!.. — хором эмонировали сами себя слагатели и сказители:

— Однажды он вышел из дома в белом костюме, попил с Копытиным в сквере пивка, сидели они, ну как в Америке, прям на траве, чем эпатировали домостроевские вкусы наших сибиряков. "А чем мы хуже, американцев? — орал Друид, на недоумение прохожих, а встал и понял чем. На заднице все было пропечатано. Быть может, там у них трава, как и ихнее пиво, из синтетики, зато у нас все до предела натуральное. И так настал конец любимому прикиду Остапа Бендера, не видать теперь ему Рио. Вот и купил красителей и покрасил его в ярко травяной цвет, в знак протеста о невыезде за границу, философский был акт. Ну и чем наш Друид не Друид? Друиды-сказатели тоже в зеленом ходили. А когда он в нем выходит, весь наш город стоит в отпаде.

Хохот. И все сами себя чувствуют гениями.

Впрочем, знакомая Алине, Московская богема тоже страдала неким надрывным эпатажем, но не так. Иные рыночные отношения повышибали из неё самых ярких типов-наполнителей времени и пространства. Одни ушли в бизнесмены, обычно горе-бизнесмены, другие спились и скрючились, словно бомжи. Те, что ещё держали марку, надрывно и сосредоточенно, без былого пофигейства трудились, кропотливо заполняя своими иероглифами ниву искусства. И их эпатажные выходки рассчитывались с аптекарской точностью. И это тоже считались работой. Здесь же — все ещё кайфом просто так.

Впрочем, им было от чего отдыхать — кто не преподавал в университете, тот зарабатывал на учениках дома.

Давно к ним никто не заезжал. Устали уж… Вот и забурлило говоренье и вино по полной программе.

На третьи сутки, график Копытин, третье десятилетие маячивший своим величием в недалеком будущем, вышел из окна четвертого этажа.

Никто не обратил на то внимания. Просто все говорили, пили, говорили и пили, и снова говорили, он тоже что-то всем хотел сказать, для этого встал на стол, но жанр оратора был жанром не его, тогда он вдруг пересчитал в кармане деньги, махнул рукой и вышел. Но вышел он не в дверь — в окно.

— Куда это он? — слабо понимая, какой этаж у этой переполненной пространствами, мирами и мифами квартиры спросила Алина.

— За водкой. — Буднично ответил ей Друид, — Как так — вдруг обнаружить в кармане деньги и не сбегать за водкой?..

Тогда все ахнули и повысовывались в окна.

А он уже вернулся через дверь. Действительно с бутылкой.

Все стали выяснять причину его спасения, правду чуда. И успокоились, поняв, что спас Копытина раскидистый куст сирени до этого покрытый инеем. Иней разом слетел, и обнаженные ветви долго ещё зияли вещественным доказательством невероятного приземления. О счастливом полете Копытина раструбили в городских газетах репортер Уточкин и спецкор Славкин. Заметки шли под заголовками: "Сирень и зимою приносит удачу", "Полет наяву ""Он выпал из богемы, поскольку устал".

"Даже если ты падать начнешь не за страх…" — торжественно декламировал Друид строки Ивана Жданова, — "…Все равно не достигнешь распада…"

— …а вот летом!.. Жара стояла градусов под тридцать…

— Такого не бывало на Урале! — перебивал Ларису местный Гоголь, по кличке Друид, — И тогда я понял, что настал тот самый мой час "икс". Оделся я в доху, валенки, ушанку, и пошел по городу с табличкой на груди "Холодное лето девяностого года".