Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

Но тут, придержав его за плечо, он еще успел рассказать ему о флибустьерской республике «Либерталии», стране свободы на севере Мадагаскара. В семнадцатом столетии ее основали итальянский священник Караччоли и дворянин из Прованса Миссон.

— И ты знаешь, что утверждал Караччоли? — демонстративно громко кричал пылкий итальянец. — Он утверждал, что господь бог, создав человечество — и добрых узников, и жестоких тюремщиков, — не стал больше вмешиваться в людскую жизнь. И значит, все неправедные законы, которые мы тебе предлагаем топить в океане, созданы уже людьми, а не богом! Запомни: отнюдь не богом!

Освеженный, счастливый вышел Гарибальди из ворот тюрьмы Санта-Крус. Точно пьяный, спускался он с крепостного холма в город. Он был готов, как три года назад в Марселе, к новой борьбе.

На берегу, у порога хижины, спал прибрежный житель, упершись затылком в столб веранды. Гарибальди рассмеялся: «Да благословит твой сон Томмазо Кампанелла!»

3. Рыцари абордажного топора

Есть такая рыба — гаропе. Ее вылавливают сетями в ночном океане. Она сверкает серебряной чешуей на палубах десятков гаропер — двухмачтовых рыбацких шхун. В утренние часы прилива рыбаки вываливают ее у базарных площадей под сорочью трескотню торговок, под скрип шлюпок, трущихся борт о борт, под голошение прожорливых чаек.

Теперь и у Джузеппе была своя гаропера.

В утренние часы прилива на прибрежных базарах Рио и в гаванях сливаются крики и запахи. Оптовые купцы и толпы служащих стекаются из города. Гаропера со всем своим парусным вооружением стояла на капитальном ремонте в стороне от этого бесконечного роения, подальше от любопытных ушей и глаз, у каменной стенки. Брезентовый тент, пропитанный дегтем, укрывал на ней ватагу матросов, и трудно было бы жандармам подсчитать, не слишком ли их много для этой шхуны, перешедшей по скромной цене во владение новому хозяину. Джузеппе мало чем выделялся в своей команде, разве что сапогами без латок, подобием мокасин, да любопытством, с каким он оглядывал идущие к берегу корабли. Настоящая армада врывалась в гавань в эти часы. Шли небольшие челны-монтарии, шли галеоты с навесом, по-деревенски пахучие гамбарры для перевозки скота, палья-боты с треугольными парусами и жангады — парусные плоты. Близко проплывал баркас, у него на носу резная, из дуба, голова быка, там кричат, что-то спрашивают, а Гарибальди еще не сразу понимает по-португальски.

Со своей разноплеменной командой, какую он за два месяца навербовал тут же, на базаре, у него простые отношения, переводчика не требуется. В конце концов, важен ему не язык, а что за душой, за жизнью бедолаги. Есть тут и прибрежный человек — таких называют барранкейро, — он пришел и сказал: «Я умею конопатить и смолить». И потом долго и недоверчиво расспрашивал капитана — куда пойдут, зачем… Остался. Есть и простой рыбак — жаггадейро. Совсем нищий человек. Он всю жизнь ходил на плоту под парусом далеко в верховья реки. Этот ни о чем не спрашивал. Остался. Есть на борту и вовсе сухопутный житель — сартанежо. На берег океана он пришел в компании таких же, как он, голодранцев из глуши засушливых районов — сартанов. Сказал: «Нас разорили имперские поборы, и мы забыли о нашем старинном благословенном землепашестве». Гарибальди вспомнил голытьбу, какую встречал в болотистых трясинах, что по правому берегу По, и сказал: «Я тебе верю, оставайся». Есть еще и отчаянный человек, он почти черен, этот кафуз, рожденный от любви негра и индианки. Он легко признался капитану, что убил жестокого надсмотрщика на кофейной плантации. И этот подходит — душа-то у него не черна. Одного не принял Джузеппе. Случайный человек, слуга из грязного игорного дома на Ямайке. «Пойди, дорогой, вот тебе пять рейсов, — сказал ему Гарибальди, — купи себе черепаху, свари суп. И будь здоров».

Каждый день, в утренний час прилива, Джузеппе обходил базарную площадь. Рыба, фасоль, крабы, куры, черепахи. И листовой табак. И глиняные кувшины. С гавани доносятся сирены, свистки, а здесь, в рядах, грузчики под тюками кричат: «Посторонись!» Торговцы расхваливают свою муку, нищие славят бога. Глядя на толпы нищих и уродов, Джузеппе вспоминал, как в Ницце мать водила его в богадельню — тут бы ей хватило работы.

Опытным глазом Джузеппе выхватывал из толпы, кого отвести на свою гароперу. Ему подходят для предстоящего дела простодушные или совсем отчаявшиеся люди — беглые рабы, безработные моряки, дезертиры и прежде всего такие, как он, эмигранты, кому родина грозит бедой. На борту его гароперы уже несколько итальянцев, ему нравится Луиджи Карнилья — рослый и сильный генуэзец. Он малограмотен, но смышлен и находчив. Глаза умные, взгляд верный. И еще — он ненавидит попов, а это кое-чего стоит.

— Монастыри штурмовать не придется, — предупредил Джузеппе. — С монахами воевать не будем. Сохраним свой пыл для Италии.

— А может, придется? Меня на десятерых хватит, — подморгнул Карнилья и густо захохотал, похоже — колокол прогудел.