Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

— Да, думаю об Италии! Девять лет неотвязно — о ней одной, будь она проклята, трижды любимая! Думаю — пусть не хватает мужества у наших измученных батраков Тосканы и Романьи! Они годятся лишь в скелеты для анатомических театров. Откуда набраться им ненависти к поработителям? Где взять им гнев и оружие? Но есть же моряки в Ливорно! Есть просвещенные студенты Пизы и Сиены! Неужели мы не найдем волонтеров свободы среди всех рудокопов Сицилии. Ведь есть же «синьора Фортуна», она помогает тем, кто смеет бороться.

Это была речь настоящего итальянца. Гарибальди слушал ее, сжимая плечи скрещенными на груди руками, невольно заражаясь верой в светлое будущее. И в то же время пытался решить, что больше его волнует в словах Луиджи: надежда на торжество народного восстания или он просто печально упоен родными звуками: Сиена, Романья, Ливорно…

А Луиджи, схватив за горло бутыль и наполняя через край бокалы, продолжал витийствовать. К нему уже прислушивались из-за других столиков, и итальянец бармен невозмутимо пошел закрывать дверь, в которую могли бы войти с улицы жандармы — о них не следует забывать ни в таганрогском трактире, ни здесь, в столице Бразильской империи.

— Нет, мы приведем Италию к счастью! Но при одном условии: если революция и технический прогресс будут рука об руку, вот так! — И он сжал руку Джузеппе своей худой волосатой рукой. — Разве это плохо, если вдоль Апеннин пройдут железные дороги, если телеграфные провода свяжут Пьемонт с Калабрией, если в диких Абруццах бедный издольщик повезет свою беременную жену не к безграмотной повивальной бабке, а в благоустроенную больницу? Ну а колесные дороги! Могут ли быть в Европе дороги хуже, чем через Апеннины! Всюду разбой — и это в просвещенном девятнадцатом веке! Наглый разбой — такой, что вблизи неаполитанской границы пришлось вырубать лес по обеим сторонам, и девять тысяч солдат охраняли тракт, когда должен был проехать с визитом в Неаполь прусский король! Девять тысяч! Целая армия, чтобы высокому гостю избежать нападения и не попасть в плен! И это не в девственных джунглях Амазонки. Это в Европе!

— Похоже, что ты пишешь передовицу для «Экзальтадо», — улыбнулся Гарибальди.

Никогда потом он не видел Россетти таким возбужденным. О, итальянская патетика слов и жестов! Видно, такова сила волнения от встречи на чужбине с земляком и единоверцем.

— Ну что же, я арендую твою Америку! — Смеясь, Гарибальди прихлопнул ладонью по столу. — Я по тебе вижу, брат, что она хорошо сохраняет сердца людей. Только… одолжи мне на разживу два-три крузейро.

Луиджи сбегал к бармену и, возвратясь, небрежно зазвенел серебром по мрамору.

Выпили хорошо.

Синее небо в глазах Гарибальди стало еще бездоннее, кокосовые пальмы качнули своими веерами, кони заржали. В ушах зашумели валторны. Гарибальди рассмеялся:

— Где бы переночевать сегодня?

— Неужели ты думаешь, что я тебя оставлю? Я поведу тебя к себе домой. Там на холмах живут хорошие люди! Нищие хорошие люди! Прачки! Есть у них и мужья — возчики, водовозы, а больше — пьяницы и бродяги. Женщины сами себя защищают в беде. Ты их увидишь. Они хорошие, нищие, — Луиджи захмелел и стал повторяться, а улыбка становилась еще печальнее, светлее. — Ты их полюбишь, старик!

— А как же я отблагодарю за ночлег?

— Есть о чем говорить! Детишкам купишь леденцы, пряники с имбирем. Они будут рады.

Был вечер, когда друзья прошли сырой лощинкой, гатью, настланной на сваях, и поднялись на гору, поросшую колючим редколесьем. Кварталы роскоши и городского шума, бухта в огнях, в торжественном сверкании остались далеко позади, но это был все еще Рио-де-Жанейро, вернее, его рабочий пригород.

В своей заплечной сумке Джузеппе принес кульки со сладостями из имбиря и раздавал детям. Женщины дружелюбно хлопали тяжелыми руками по его плечам. Им нравился итальянец.

— Как это по-португальски называется? — спрашивал он женщин, прежде чем сунуть в грязные ладошки кульки со сладостями.

— Досе де женжебре, — смеясь, поясняли женщины. — А ты сам как называешься по-итальянски?

— Джузеппе. Пеппино. Беппе… — Он уже понимал женщин.

Это знакомая ему нищета: вдоль веранды с черными дырами дверей в длинном ряду бельевых корзинок лежала детвора. Самые маленькие, сосунки.

Луиджи сказал:

— Будущие солдаты империи.

И Гарибальди понял шутку, хотя тот сказал по-португальски, для того чтобы поняли женщины. И, глядя на выстроенную шеренгу плетенок, все прачки рассмеялись. Но как-то невесело. Одна из них, слегка кокетничая, постелила матросу циновку среди двора. Луиджи ушел в свою дверь, и скоро там зажглась свеча, — он и впрямь собирался писать всю ночь статью для «Экзальтадо». А Джузеппе тоже долго не спал, оглядывая бархатное черное небо и город внизу с потухающими огнями, бухту с военным двухмачтовым бригом, медленно отплывающим в океан. А в корзинах то и дело раздавался писк будущих солдат империи.

— Эй, камарада! — услышал он окрик загулявшего здешнего жителя.

И он обрадовался знакомому слову. И долго почти молитвенно шептал:

— Я камарада. Мне двадцать восемь. Все впереди. Я тебя арендую, Америка.