Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

Беззаботно жилось на «Констанце», на которой он впервые бороздил Средиземное море! Ее крепкие борта, стройный рангоут и на носу высокогрудый торс богини. Лихо гребли лигурийцы из Сан-Ремо. Вместе с ними он пел их песни. О, если бы они пели не о страданиях любви, а об Италии, о ее страданиях! Но разве им сказал кто-нибудь, что у них есть родина дальше Ривьеры, выше Апуанских Альп, есть — Италия.

Однако не век же предаваться праздности и размышлениям. В первые же дни, как началось замирение турок с русскими и открылось мореходство, он пошел наниматься на корабль.

Мальчики проводили его и на прощание спели ту песню, которой он сам их научил:

Катит матрос свой груз
На волну седую…

И снова — пшеничные пристани на черноморских берегах России. Снова Эгейский архипелаг, Сицилия. И ливийский ветер три дня подряд штормит, и надо искать укрытия в любой бухте, отстаиваться на якорях.

Но книги читать все-таки удается. В каюте капитана Казабоны, с которым он целый год ходил на бригантине «Ностра Синьора делла Грацие», можно было, подтянувшись над диваном, снимать с полки книгу за книгой. Старинные, в отсыревших переплетах, они давно плавали по морям и дождались наконец своего настоящего ценителя. Тут были французские издания, оставшиеся от прежнего владельца, — Библия с гравюрами, «Робинзон Крузо», фривольные зарисовки парижской жизни Ретифа де ла Бретонна, но также и тома энциклопедистов. Попадались здесь и итальянские книги — аббат Парини, граф Витторио Альфьери. Когда-то во времена Бонапарта будили они сердца итальянцев. Под свист ветра, нередко с огарком в фонаре перечитал Джузеппе почти всего Руссо. У великих книг свойства зерна: они всходят в каждом новом посеве. Гарибальди читал и читал. Это ничего, что так случайно доходили до него мысли мечтателей прошлого века.

У великих книг свойства зерна…

Теперь на любом корабле, куда его бросала судьба, он встречал и нужных людей и находил книги. Он затвердил бессмертный сонет Альфьери о будущем Италии: «Настанет день, и мертвая страна воскреснет, и что она еще жива, — с мечом в руках покажет чужеземцам…»

Вольный воздух моря растворял запах плесени пожелтевших страниц.

Люди что-то знают. Книги говорят.

Бывалые люди рассказывали о Лондоне. «Там парламент, где каждый может сказать правду, если хочет. Не худо бы тебе там побывать. И в Греции — стране свободы, усыновившей Байрона. Не хочешь ли, малый, сойти на скалистый берег Эллады?» Ему переводили страничку-другую «Таймса», и даже эта респектабельная английская газета показалась ему глашатаем человеческих прав.

А что он сам мог рассказать? Разве что о том, как в детстве украдкой от жандармов писал на стенах надписи, хулящие чужеземцев, — «Порка Мадонна…» А дальше сказать и язык не поворачивается. Об австрийцах было что рассказать: их ненавидели в Пьемонте.

Иное дело — французы. Они, конечно, тоже были оккупантами, но в другие времена. Беппе тогда еще на свете не было, и потому он, конечно, не мог помнить вступления в Пьемонт войск Бонапарта, «маленького капрала». Его простреленные знамена несли Европе обещание свободы, равенства, братства. Это тебе не австрийцы! Его кодексы, уставы прижали к ногтю аристократов, его реформы благословляли люди среднего класса.

Седоусый француз-капитан смеялся над простаком и советовал заучивать песни Беранже. Английскому Джузеппе не был обучен, но в Ницце все говорят по-французски. И Беранже ему нравился. Хотя все-таки аббат Парини… ну разве можно кого-нибудь из французов сравнить с аббатом Парини? И капитан, с интересом прислушавшись к речам матроса, рассказывал ему всем известный случай с этим великим гуманистом. «Не слышал? А итальянцу надо бы знать…» Когда однажды в театре в ответ на тираду героя трагедии кто-то из зрителей крикнул: «Да здравствует республика и смерть аристократам!» Парини вскочил и перекричал его: «Да здравствует республика и смерть… никому!» Может быть, это лишь политический анекдот, но Парини стал ему еще понятнее и ближе.

Это были поиски пути. Ощупью, в темноте. Джузеппе и сам толком не знал, чего искать, только верил, что рано или поздно наткнется.