Оползень

Глава первая

Большие пространства вокруг были покрыты болотами с тростником и мелким кустарником. Лошади вздрагивали, оступаясь на подгнивших гатях. Иногда на открытых взлобках и возле ручьев встречались березовые, ивовые рощицы, а все остальное — сплошные леса, где не слышалось пенья птиц, только комариный гуд и толкотня мошки. Виднелись кое-где отдельные скалы, обломки гранитных глыб да каменистые, поросшие мохом гольцы.

Бесконечными тропами качалась Кася в седле, обмирая от слабости.

— Устала? — оглядывался на нее Александр Николаевич.

— Нет, — слабо отзывалась она. — Мне все равно.

Порой ей казалось, что они кружат на одном месте, так одинаково выглядели выработки, разбросанные в лесной чаще, ряды ям и шурфов. Раздавленным желтком смотрело солнце сквозь тайгу. Часам к десяти вечера оно спускалось к горизонту рубиновым шаром, а после трех пополуночи уже опять появлялось на небосклоне, имея совершенно белый цвет. Один день походил на другой. Собрав все свое терпение, Кася думала, что эта поездка мужа с небольшим отрядом никогда не кончится. Все тот же резкий запах гвоздичного масла, которым натирала она шею и руки, спасаясь от укусов, все так же мотает головой и отфыркивается лошадь, неслышно ступая по рыжей безжизненной хвое. Все тот же приторный вкус лепешек из высушенной и толченой брусники пополам с рыбьей икрой и шариков из черемухи с маслом. На дичину, которую в изобилии готовили на привалах, она смотреть не могла.

Все было чужим, непривычным, враждебным; и широкоскулые лица с узкими глазами, с приподнятыми к вискам бровями встречавшихся им старателей, и пышный, багряный цвет рододендронов, и высокие кусты продолговатой жимолости, росшей возле ключей и речек, и даже шиповник, звавшийся по-местному шитшика. Изредка только что-то позабытой радостью отзывалось в ней, когда она видела какую-нибудь простенькую горечавку с голубыми и белыми цветами или лилово-розовый кустик шалфея. Угнетал душный накомарник, сквозь который угрюмый лес смотрелся еще мрачней, молчаливость спутников, отсутствие птичьих голосов, а главное, бессмысленно-долгий путь, предпринятый мужем.

Все было безразлично: его любовь, его отчаяние, попытки спасти ее. Нет, жизнь никак не давала расправить крылышки. Там, где бы крылышкам расти, в боках, покалывало. Жар по вечерам наплывал волнами. Мокрая от слабости, валилась она на сено, устланное попонами и тонкими простынями, содрогаясь от внутренней муки, от кашля, от одиночества.

Никому не смогла бы она объяснить неизбывный страх, поселившийся в ней. Будто жил в ней кто-то отдельный, жестокий, разрушающий. «Это болезнь, — твердила она, — я умираю». Звезды печально мигали ей сквозь полог ветвей. Ни шорохи таежные не пугали, ни ночные непонятные крики — только то, что хрипело в груди, душило, томило печалью.

Махнув рукой на врачей, возил жену по тайге Александр Николаевич в поисках тайного снадобья, коричневого, на человечка похожего, корешка. Оставить ее в Благовещенске было свыше его сил. К тому же тлела еще надежда на целебный таежный воздух, на какое-нибудь чудо. Но никакого чуда не происходило.

Под видом инспекционной поездки, нарочно им затеянной, перебирались они с прииска на прииск. Каждый раз муж кого-то уговаривал, кого-то подолгу ждал, предлагал деньги, а уезжали ни с чем.