Опомнись, Филомена!

Панцирь хрустел, маэстро продолжал:

– Представьте меня своей даме, тишайший.

Кукла, небрежно одетая в мою простыню (белье я узнала по вензелю), сидела у ног кукольника, скрестив фарфоровые ноги, и на меня не смотрела.

– Разве вы не знакомы с догарессой, маэстро Дуриарти? – переспросил Чезаре, рассеянно крутя кольцо на моем пальце. – Ведь, насколько мне известно, именно вас мы должны благодарить за ее чудесное появление.

– Догарессу? – Папенька Джузеппе поклонился и вытер губы ладонью. – Приветствую вас, сенсериссима. Я битый час пытаюсь объяснить вашему супругу, что ничего не помню.

– Он не помнит. – Я повернулась к Чезаре.

– Я не глухой!

– Его серенити не глухой. – Я отвернулась. – Значит, вы, милейший синьор Дуриарти, забыли не только о нашем с вами недолгом, но насыщенном событиями знакомстве, но и об этой синеволосой красавице, которую сотворили своим мастерством?

– Папенька, – кивнула нимфа. – Джузеппе.

– Это не в силах человеческих. – Кукольник опасливо отодвинулся от гомункула.

В камеру один за другим входили деревянные болваны.

– Это еще кто?

– Тоже ваши дети, синьор Дуриарти, – пояснила я, сжимая ладонь Чезаре.

Деревяшки все прибывали. Первые из вошедших уже почти сидели у папаши на коленях, кукольник охал, махал руками.

– Зачем ты здесь? – раздраженно шепнул супруг мне на ухо.

– Увидела на подушке синий волос и бросилась вас спасать.

– Гвардейцы?

– Я никому ничего не сказала.

– Молодец. Блю, кажется, безопасна.

– Блю?

Чезаре повел глазами в сторону:

– Синьорина Дуриарти предпочитает отзываться на это имя.

– Ты его придумал?

– Конечно, она же может говорить лишь «папенька Джузеппе». Дражайшая супруга изволит ревновать?

Не переставая бормотать, дож встал и потянул меня за руку:

– Пошли, воин в ночнушке, сделаем вид, что нас здесь и не было.

– А как же гомункулы и маэстро?

– Пусть второй разбирается с первыми. – Чезаре обнял меня за плечи, увлекая по коридору. – Это дела семейные, к нам касательства не имеют.

– И что, по-твоему, произойдет дальше?

– Утром узнаем. Если произойдет побег, накажем охрану. Каково! Меня, дожа Аквадораты, протащили без помех через всю тюрьму, и ни один из служителей даже ухом не повел.

– А если будет драка?

– Найму в охрану победителей. Филомена, опомнись! Не дело приличной синьоры бродить в одной сорочке в темноте казематов.

Эти слова прозвучали ровно в момент, когда я поднималась по ступеням, и супруг придал мне скорости, шлепнув пониже спины.

– Но, – я лягнула тишайшего в ответ, – ты же что-то с этим Дуриарти планировал.

– Планы имеют свойство рушиться от всяких мелочей, – увернулся супруг. – Играем с тем, что роздано. Память кукольника девственно чиста, он уверен, что несколько дней провалялся пьяным в какой-то подворотне, уверен, что создать столь совершенных кукол не мог. Значит, его мастерство увеличилось под влиянием вампирского морока экселленсе.

Выбравшись из тайного хода, Чезаре потянул завиток лепнины, возвращая стену на место.

– Представь мое удивление, когда в постели обнаружилась фарфоровая красотка, повторяющая, как заведенная, «Папенька Джузеппе!».

– Голая?

– Ты узнала простыню? – подмигнул супруг. – Ну да, и сообщу без уверток: фарфоровое тело Блю исполнено столь искусно, что при свете ночника ее вполне можно было принять за настоящую женщину.

– Избавьте меня от подробностей. Я думала, вам угрожает опасность. Думала, что гомункул пробралась во дворец, чтоб завершить задание.

– Убийство? Подозреваю, что последовательность задания – брачная ночь и убийство. Я устоял, значит, убивать меня рано.

– А если бы не угроза, не устоял бы?

– Ревнивая женушка… – Дож растянулся на постели, так как за разговором мы довольно быстро оказались в своих покоях. – Отважная Филомена. Когда ты вбежала в камеру, путаясь в подоле сорочки, я почти обрадовался.

Он называл меня «ревнивой» уже не в первый и даже не во второй раз, но только сейчас меня это обидело.

– Если начистоту, – я легла рядом с дожем поверх покрывала, – меня интересовало лишь ваше тело. Я опасалась, что, не предъяви я патрициям труп, мне не позволят надеть траур и все такое.

– Забавно, – зевнув, протянул Чезаре. – А до знакомства с экселленсе Дуриарти ел насекомых? Или это побочный эффект воздействия? Сколько вопросов… Гаденыш Лукрецио… подсунул подарочек…

– Вампиры велели кукольнику упаковать Блю и сжечь прочих кукол, та притворилась мертвой. И тогда Дуриарти засунул в ящик меня. Князь об этом не знал.

Не знаю, зачем я откровенничала, но дож обрадовался:

– Это меняет дело, Филомена! То есть головоломка сошлась и получилась занятная картина.

– Какая?

Вопрос повис в тишине, разбавляемой ровным дыханием спящего Чезаре. Мне не спалось, и даже вызванное в памяти лицо Эдуардо не принесло покоя. Бедняжка Блю, она никого не просила вдыхать в нее жизнь. Надеюсь, память вернется к кукольнику. Он должен нести бремя ответственности за свое детище. Как говорится, родителей не выбирают. Любопытно, чем сейчас занята кукольная шайка? Наверное, уже выбрались из дворца и пытаются уплыть из города. На что они будут жить? И где?