Опосредованно

«Как все сложно», — с удовольствием сказал водитель, у Лены возникло ощущение, что он, словно купюру, складывает всю эту их историю пополам и убирает в кармашек своей памяти, они в целом так заинтересовали таксиста своей историей, что он даже предложил их дождаться, а Лена и не стала отказываться и даже поблагодарила на тот случай, если любопытство таксиста было не любопытством вовсе, а сочувствием.

«Родные места!» — хотелось воскликнуть Лене, когда она учуяла запах хирургического отделения, и не только она, очевидно, прониклась этим невольным чувством. Вера мимоходом поздоровалась с врачом, а тот так же мимоходом рассеянно ответил: «Здравствуй, Вера», оба спохватились, что знакомы, зацепились тут же, выясняя, какими судьбами, Лена пыталась утащить Веру, а доктор уже сам волок их к нужной палате, попутно поясняя свой не слишком витиеватый маршрут от студенческой скамьи до этого дежурства, которое позволило им увидеться еще раз. Он довел их нужной палаты и показал: «Вот она — живая реклама детского кресла!»

Никита сидел на стуле между двумя койками, обложенный конфетами и другими гостинцами, как могилка. Обе женщины, и слева и справа от него, были брюнетками с полными лицами, у каждой была нога на вытяжке, у обеих были сломаны носы, и такое соседство Никиту, кажется, пугало, а особенно его, очевидно, ужасало изменившееся лицо матери, поскольку, когда она (с койки слева от него) сказала: «Ты уж извини, что так получилось», — то даже Лена, которая старалась не смотреть на мальчика, чтобы он не увидел ее злости, держала его в поле зрения в виде разноцветного близорукого пятна, заметила, как он шарахнулся.

Она поговорила с Марией, и взаимная неприязнь этого разговора скрашивалась самими причинами произошедшего, беспомощным видом Марии и тем, что старая любовь Владимира была донельзя обколота обезболивающими и пребывала в таком умиротворении, которое не позволило возникнуть колкостям в сторону Лены, если таковые она когда-то для Лены припасала. Одно чувство, впрочем, продавилось через морфий, или что там бежало у Марии по венам вместе с кровью: «Чуть своего ребенка не угробила, представляешь, ужас какой», — и Лена, увидев ее слезы, едва не кинулась обнимать Марию, только не знала, с какой стороны подступиться с объятиями, потому что по ту сторону, где она могла подойти, была загипсованная рука, а с другой стороны кровати — стена. Никита тоже не особо нарывался на прощальные объятия матери, и Лена представляла почему — она близняшек однажды слегка напугала, когда сменила прическу на покороче, что уж тут говорить о совсем разбитом лице.

Но, хотела того или нет, Лена растрогалась до вопроса, что завтра принести Марии в больницу или что можно сейчас купить и принести, если нужно, а Мария несколько раз назвала Лену Леночкой, пока отказывалась.

Аня и Вера сменили объект конвоирования, переключились с Лены на младшего брата, повели его, каждая держа за руку, для чего Вере пришлось даже унять свои ежешажные прыжки. Лена же двигалась позади, смотрела на светлую голову мальчика и переживала отвращение к его светлой голове, покрытой не волосами будто, а таким длинным пухом, какой бывает у щенков, прежде чем появится шерсть. Когда Никита, чувствуя ее взгляд, пытался обернуться и даже оборачивался, Лена отводила взгляд. «Да я еще почище своей маман!» — невольно восхищаясь, обличала себя Лена, глядя на себя со стороны с тем же чувством брезгливости, с каким смотрела и не могла оторваться на макушку Никиты, в которой просвечивала бледная кожа на его черепе.

«Не долго вы, я смотрю», — весело заметил таксист. Он догадался установить детское кресло, но делано удивился, что его не предупредили — ведь совсем взрослый парень едет, случайно наткнулся после этой шутки на взгляд Лены и почти испуганно отвел глаза. Лене казалось, что она уже двое суток на ногах, что уже глубокая ночь, но, когда посмотрела в телефон, оказалось, что еще и восьми вечера нет. Она поняла, что фраза насчет напиться была вовсе не хохмой, желание затупить мозг при помощи алкогольного отравления было нестерпимо.

Оставив детей дома, она спешно двинулась в супермаркет, где к заказанной у двери подъезда продуктовой мелочи решила закупиться какой-нибудь дрянью сомнительного разлива, каким-нибудь алкогольным эквивалентом «Доширака». Ее выбор пал на коробочный винный напиток, которого она от жадности и жажды не взяла чуть два литра, потому что была скидка, ее сдержало лишь то, что на День учителя красное полусладкое («сладкое полукрасное», зачем-то придумала она на ходу) с именно этим названием напрочь выстегнуло здоровенного мужа биологички, а выпил он всего-то грамм шестьсот.