Опосредованно

И совершенно просто оказалось оставить в доме и Никиту и Ольгу, когда она приехала на следующий день. Это было даже не просто, а естественно. Так же естественно было ежедневно возить Никиту навещать мать вместе с Ольгой и девочками, хотя и среди больных, и среди педсостава прозвучало и было услышано: «Или дура, или блаженная». Всегда в квартире и так хватало людей, тут их стало еще больше, а Лена аккумулировала на будущее это вечернее присутствие повсюду, куда не ткнись. Ей приятно было наблюдать возню Жени с Никитой, потому что мальчик, почуяв тестостерон, бессознательно полез в щенячье такое противостояние; возню Никиты и девочек, потому что они, не чуя исходившего от него тестостерона, почти и не осознавая, вели себя едва ли не по-матерински — в обоих случаях дома становилось одновременно дико и спокойно. Лена буквально балдела, когда, вроде бы и сидя рядом с Никитой, он знал о ее присутствии, но при этом все равно подглядывая за тем, как он смотрит, к примеру, мультфильм, сравнивала его с дочками, когда они были в его возрасте. Вера всегда смотрела фильмы очень экспрессивно, прыгая и сжав кулаки, если происходило что-то эмоциональное на экране, громко смеялась любой шутке и сразу же принималась ее пересказывать сидящим рядом. Анюта забивалась в угол дивана с ногами — ее или колотило от беззвучного смеха, такой виброрежим, или в полном молчании она принималась шмыгать носом и вытирать глаза. Никита напоминал кота, из тех, что уже назабавлялись какой-нибудь игрушкой, но все равно прибегают на ее шум, затаиваются и без конца водят головой с прижатыми ушами и увеличенными зрачками. Им троим: Марии, Никите, Лене стало легче, когда с лица Марии спал отек, и Никита мог относиться к матери без подозрения, сел к ней на койку и даже затесался между ее загипсованной рукой и туловищем, от чего она охнула, но тут же сказала, дескать, пустяки, ладно.

Возить Никиту в детский сад, который находился в центре города было глупо, посему Лена таскала его с собой на работу, девчонки, когда освобождались, волокли его домой, Никита не уставал, потому что все это было ему внове, кроме того, он, кажется, наслаждался вниманием школьниц в классе, но особо не мешал, много развлекательных вещей появилось с той поры, когда Лена последний раз видела детсадовца в школе (а было это, когда она сама училась, и одна из одноклассниц приводила своего брата, у которого был карантин), один только телефон с наушниками кратковременно решал массу игровых проблем, плюс имелся ручной физрук, который помогал справиться с двигательной активностью Никиты, погоняв его вместе с кем-нибудь из своего потока учеников.

О Владимире, зависшем далеко на северо-востоке из-за плохой погоды, она и думать забыла за те пять дней, что он стремился в Екатеринбург, а если и вспоминала, то без волнения, даже без чувства, что думает о бывшем своем. Он позвонил загодя, еще находясь где-то на границе области, появился поздно вечером, после сделанных уже дел, после поездки в больницу близнецов, Никиты, Ольги, перекатил через порог свой чемодан на колесиках и, не расстегивая пальто, через плечо открывшей ему Лены попросил собрать ему сына. Он так и сказал, словно о конструкторе, разбросанному по квартире: «Так, собирайте Никиту! — а потом обратился к сыну, заглянувшему в прихожую, опять же, как к самосборному конструктору какому-то: Так, Никита, собирайся!» «Я не хочу, — ответил Никита с жестокой, не подозревающей о своей жестокости детской честностью в голосе, — у тебя скучно, ты один, а тут Анюта, Вера, Оля и тетя Лена, и Женя, но он уже ушел».

Всего несколько дней назад Лена многое отдала за то, чтобы увидеть, как лицо Владимира, на ее памяти всегда освещенное иронической улыбкой, становится беспомощным, затем злым, а из злого снова беспомощным, а теперь готова было многое отдать за то, чтобы забыть, что она увидела. «Давай, отшутись как-нибудь», — подумала она спокойно, причем это было не злорадство, а мысленная просьба. «Быстро собирайся! — сказал Владимир с тяжестью в голосе, — а то сейчас по жопе получишь».

«Не пойду», — спокойно сказал Никита.

«Со-би-рай-ся», — приказал Владимир таким тихим, но грозным голосом, что даже у Лены холод пробежал по спине, а Никита даже не моргнул.