Опознание. Записки адвоката

Но – оставим лирику. Она не слишком уместна в текстах адвоката с «уголовным наклоном». И только ли адвоката? Лирика вообще современному человечеству противопоказана. Работа ради хлеба насущного – да. Футбол – пожалуй. Секс в промежутках? Конечно. Но лирика… Мы ведь люди простые, трезвые. На мельницы не кидаемся… Так что побоку лирику. Обращаюсь – с чисто научным интересом – к очередному и на сей раз, кажется, последнему загнанному в меня шипу. История разворачивалась не в пример предыдущим не в урбанистических прямоугольниках школьного либо какого-нибудь еще двора. Дело было на даче. Среди так сказать, поселян и поселянок. Родители (сначала мать с отцом, потом отчим с матерью) снимали для нас с бабушкой дачу в Вырице, почти что на самом берегу речки Оредеж. То ли шесть, то ли семь лет подряд. Оредеж, приток Луги, речка замечательная. Ее берега на том участке, где мы жили, – из уникальных красных песков. Пескам, говорят, чуть не миллиард лет, и если хорошенько покопаться, в них можно найти окаменевших трилобитов. Мы, стайка отроков, совсем жиденько, почти незаметно разбавленная тихими отроковицами, запросто прыгали с розового обрыва в карюю оредежскую воду и плескались там в свое удовольствие. А уж пили ту воду динозавры или не пили, нас не волновало ни в малейшей степени. Мы жили дружно. Потому, наверное, что встречались только летом, олицетворяя друг для друга долгие каникулы, свободу, счастливейшее время. Я был постарше остальных в нашей компании, очень много читал и стремился делиться прочитанным. Я испытывал самое настоящее блаженство, часами пересказывая ребятам приключенческие истории, узнанные зимой. Ощущение воли, знакомое каждому подростку, празднующему летние каникулы, отражалось на содержании моих россказней. Не довольствуясь простым пересказом, я смешивал прочитанные романы, добавлял к ним еще и фильмы в попытке сплести из чужих ниток свою собственную бесконечную историю. Конечно, по большей части у меня получались попурри из Жюля Верна, Герберта Уэллса и Фенимора Купера. Но однажды я рассказал ребятам про Оливера Твиста, и им понравилось. Тогда я пошел на штурм новой, совсем уж труднодоступной высоты: поведал друзьям-приятелям, ни с чем, разумеется, не смешивая, историю Орфея с Эвридикой. Бог свидетель, век воли не видать, честное пионерское – их проняло! Не всех, конечно, и не в одинаковой степени, но – проняло. Даже на то несмотря, что про Орфея и про Эвридику я рассказывал в промежутках между прыжками в речку и гонками на велосипедах.

Так что, по Гоголю, был сплошной майский день. Бесконечные именины сердца. Рай. Но в любом раю, как известно, ползают змейки. Как-то раз один из мальчиков сделал что-то не так. Или что-то не то сказал. Остальные принялись возвращать его на путь истинный, но он артачился, хотел идти своим путем и, видно, говорил что-то обидное. Хотя слова были не очень важны. Мальчик не хотел покоряться коллективу, а это не могло остаться безнаказанным. Коллектив обступил диссидента полукругом и стал бросать в него комочки земли. Вряд ли ему было больно, не камнями же забрасывали, то прерогатива взрослых. Но мальчик, видимо, испытывал чувства худшие, чем боль. Он смотрел на представителей общественности сперва героически-пренебрежительно. Потом как-то неестественно вдумчиво. Спустя еще пару мгновений-бросков выражение его глаз стало нечитаемым: их заволокло слезами, а лицо превратилось в маску. Скулы, щеки, шея мучительно напряглись и отвердели. Только губы подрагивали. Мальчик силился не заплакать. Но в детстве подобные усилия редко приводят к успеху. Диссидент заревел, все так же стоя руки по швам. И тут я взорвался. Я закричал, чтобы они перестали издеваться. Они, несколько даже ошарашенные моим взрывом, перестали кидаться землей. Но я-то уже не мог остановиться. Я обзывал их фашистами, гадами и сволочами, не находя слов для более внятных внушений. Линчеватели были смущены, моя реакция казалась им неадекватной, ведь особенного-то ничего же не случилось. А я их ненавидел! Ненавидел всем сердцем, всеми силами души, которая, не знаю уж как, не лопнула от той ненависти.

Через полчасика, не больше, инцидент был не только исчерпан, но и напрочь забыт. Что вполне естественно. Жертва осознала свою вину и влилась обратно в коллектив. А коллектив, хоть и выслушал давеча мои страстные поношения, никакой вины за собой не чувствовал. На то он и коллектив. Я отошел значительно позднее. И то не на старые позиции, не к себе прежнему, потому что между мною прежним и мною теперешним отныне стоял ревущий мальчик с безнадежно опущенными руками. Мне уже было его не обойти. Ни справа, ни слева. Обходу мешали толпа, коллектив, большинство, обступившее мальчишку со всех сторон в воспитательных целях.