Оппенгеймер. Альтернатива

– В России есть потрясающий физик по имени Лев Ландау. Он считает, что выяснил причину нагрева Солнца. По его мнению, центр Солнца – это конденсированное нейтронное ядро. То есть в сердце Солнца все электроны сорваны со своих орбит и объединены с протонами, которые таким образом превращаются в нейтроны. Поэтому в глубине Солнца нет ничего, кроме этих нейтронов и тех, что остались от атомных ядер древнего ядра небесного тела – твердая вырожденная материя из плотно упакованных нейтронов. Идея была отличная и чудесно объясняла, каким образом Солнце сохраняет тепло – кинетическая энергия падающего вещества притягивается сверхплотным ядром. Но Боб Сербер – тот самый парень, которого я только что отправил с полковником Николсом, ну, и я в этом поучаствовал, – мы с Бобом поняли, что Ландау не учел эффект, обусловленный сильным ядерным взаимодействием. Если учесть этот фактор, то следовало бы ожидать от Солнца явных признаков наличия такого рода ядра, но их нет.

Все это явно не произвело на Гровза впечатления, но, прежде чем он успел что-то возразить, Оппи вскинул руку:

– Но это лишь первая статья из всех, и сама по себе она не так много значила. Но она непосредственно повлекла за собой вторую статью, которую я написал с Джорджем Волкоффом. В ней мы обосновали неизбежность неограниченного сжатия в конце жизни достаточно тяжелых звезд.

Гровз нахмурился:

– Неограниченного? Как это понимать?

– Хороший вопрос, – сказал, ухмыльнувшись, Оппи. – А ответ на него содержится в третьей статье, которую я написал в соавторстве со своим аспирантом Хартлэндом Снайдером. Мы показали, что неограниченное сжатие приведет к нулевому объему и бесконечной плотности и гравитация этого объекта будет настолько сильной, что ничего, даже свет, не сможет покинуть его. Это принципиально новый класс астрономических объектов, о существовании которых никто пока что не высказывал даже предположений. В нескольких километрах от центра, на расстоянии так называемого радиуса Шварцшильда, благодаря явлению относительности даже время застывает, но для наблюдателя, находящегося на поверхности звезды, время будет идти обычным порядком. В этих… если угодно, «черных безднах» нет абсолютно ничего интуитивно понятного, но они, безусловно, должны существовать.

Гровз отклонился назад, опершись о стену. На его лице появилось благоговейное выражение.

– И это заслуживает «Нобеля», – негромко произнес он.

Оппи кивнул и самодовольно скрестил руки на груди.

– Это заслуживает «Нобеля».

* * *

– Джим, вам, наверное, будет интересно узнать, что итальянский штурман только что благополучно высадился в Новом Свете.

Эта фраза, естественно, была кодовой – под прозвищем Итальянский штурман подразумевался Энрико Ферми, коллега Силарда, руководивший сегодняшним успешным экспериментом. После нескольких месяцев трудов группа Ферми на практике осуществила то, что Силард предсказал девять месяцев назад, – управляемую цепную реакцию. В этот день первый в мире атомный реактор проработал двадцать девять минут. (Скорее всего, первый – но что, если нацисты все же сумели обогнать их?)

Силард стоял у стола в кабинете своего начальника Артура Холли Комптона в Чикагском университете. Артур разговаривал по телефону с Джеймсом Конантом, председателем Национального комитета оборонных исследований, организации, курировавшей все секретные военные разработки, ведущиеся в США. Затем он сказал:

– Да, очень дружески. – Похоже, Конант спросил, как к физикам-эмигрантам относятся местные ученые.

Артур некоторое время слушал молча, потом сказал:

– Нет. Думаю, что он… вернулся в порт. – Пауза. – Да, он здесь. Позвольте, сейчас… – Он передал Силарду черную телефонную трубку. Тот, как всегда чуждый формальностей, сказал:

– Привет, Джим. – Из-за венгерского акцента имя собеседника прозвучало как «Жим».

– Поздравляю вас, доктор! – Несмотря на сильный треск статических разрядов, в голосе нельзя было не уловить тепла. – Без вас просто ничего не удалось бы сделать.

Силард потер лоб свободной рукой, сказал то, что от него, несомненно, ожидалось:

– Благодарю вас, – и вернул трубку Артуру.

Лео любил размышлять либо в ванне – он частенько валялся в воде часами, – либо в буквальном смысле на ногах. Извинившись перед Артуром, который продолжал разговор, состоявший из одних недомолвок, он вышел на улицу. Вечерело, было холодно. Прогуливаясь по кампусу, Лео проходил мимо множества студентов – некоторые из них несли в руках учебники, а некоторые держались за руки, и чувствовал угрызения совести. Если бы он ошибся, все эти молодые люди, только-только начавшие жизнь, да и, вполне возможно, все прочие обитатели Чикаго, могли бы погибнуть.