Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея

Если Оппенгеймер имел отношение ко второму памфлету, то напрашивается вывод, что рациональность стиля изменила ему. Неужели он всерьез считал Рузвельта «поджигателем войны»? Единственное упоминание президента в переписке Оппенгеймера того периода наводит на мысль, что он был разочарован поведением ФДР, но был далек от выступлений против него[13]. Если Оппенгеймер действительно участвовал в написании черновика памфлета, то его слова указывают, что он был больше всего обеспокоен внутренней политикой США в то время, как мир находился на грани великой катастрофы.

К концу 1930-х годов Оппенгеймер был старшим научным сотрудником, профессором и заметной публичной фигурой. Он выступал с речами на политические темы и подписывал общественные воззвания. Его имя мелькало в местной прессе. Сан-Франциско разрывали полярные противоречия. Стачки докеров ожесточили и крайне правых, и крайне левых. Когда начался откат к консерватизму, Оппенгеймер тонко почувствовал, что его политическая деятельность бросает тень — реально или потенциально — на репутацию университета. Весной 1941 года он по секрету сказал коллеге по Калтеху Вилли Фаулеру: «Я могу потерять работу… потому что Калифорнийский университет на следующей неделе начинает расследование радикализма, и, говорят, в комиссию входят отнюдь не джентльмены, и я им не нравлюсь».

«Калифорнийский университет был легкой мишенью, — заметил бывший выпускник Мартин Д. Кеймен. — И Оппенгеймер из-за громких выступлений и активности был на виду. Иногда, встревоженный каким-нибудь событием, он поджимал хвост и на время замолкал. Потом что-нибудь случалось, провоцируя его… и он снова заявлял о себе. То есть никакой последовательности».

Противореча утверждениям Шевалье о коммунистических симпатиях Оппенгеймера в 1940 году, другие его друзья говорили, что он разуверился в Советском Союзе. В 1938 году американская пресса постоянно писала о волне политических репрессий, организованных Сталиным против тысяч мнимых врагов в рядах советской Компартии. «Я читал о показных процессах, хотя и не очень подробно, — писал Роберт в 1954 году, — и ни разу не обнаружил ни одного довода в защиту советской системы». В то время как его друг Шевалье с радостью подписал 28 апреля 1938 года заявление в «Дейли уоркер» в поддержку приговоров, вынесенных на московском процессе троцкистско-бухаринским «предателям», Оппенгеймер никогда не оправдывал смертоносные сталинские чистки.

Летом 1938 года два физика, которые провели в Советском Союзе несколько месяцев, Георг Плачек и Виктор Вайскопф, гостили у Оппенгеймера на ранчо в Нью-Мексико. Они целую неделю вели разговоры о том, что происходило в СССР. «Россия не такая, как ты думаешь», — с ходу заявили они поначалу «скептически настроенному» Оппенгеймеру. Ученые рассказали о деле Алекса Вайсберга, австрийского инженера и коммуниста, которого внезапно арестовали всего лишь за связь с Плачеком и Вайскопфом. «Мы натерпелись страху, — рассказывал Вайскопф. — Начали звонить друзьям, а те говорят, что нас не знают». «Это намного хуже, чем ты можешь себе вообразить, — говорил Вайскопф. — Это — трясина». По наводящим вопросам Оппи можно судить, насколько его расстроило услышанное.

Через шестнадцать лет, в 1954 году, Оппенгеймер объяснил на слушании: «Их рассказ показался мне таким основательным, таким не фанатичным, таким правдивым, что произвел на меня большое впечатление. Он представил Россию, пусть даже на основании их неглубокого опыта, как государство чисток и террора, до нелепости отвратительного управления и многострадального народа».

Тем не менее веских причин для того, чтобы новости о сталинских злоупотреблениях заставили Роберта изменить своим принципам или пересмотреть симпатии американским левым, не было. У Вайскопфа сложилось впечатление, что Оппи «все еще в значительной степени верил в коммунизм». Роберт доверял Вайскопфу. «Он испытывал ко мне глубокую привязанность, — вспоминал Виктор, — что я находил очень трогательным». Роберт понимал, что Вайскопф, австрийский социал-демократ, рассказывал подобные вещи не из неприязни к левым. «Мы оба были предельно убеждены в целесообразности пути, ведущего к социализму».

Тем не менее Вайскопфу показалось, что Оппенгеймер был невероятно потрясен. «Я знаю, что эти беседы произвели на Роберта очень глубокое впечатление, — говорил он. — Конец этой недели стал решающей вехой в его жизни, и он мне об этом сказал. <…> В эти выходные Оппенгеймер начал отворачиваться от Коммунистической партии». Вайскопф не сомневался, что Оппенгеймер «очень отчетливо видел исходящую от Гитлера угрозу. <…> В 1939 году Оппенгеймер был очень далек от коммунистической группы».