Оппозиция его Величества

Вместе с тем для них немец — далеко не всегда человек, носящий немецкую фамилию. С большим уважением и симпатией они относились, например, к Беннигсену, который, кстати, как и Дибич, не был русским подданным, к Палену (сыну главы антипавловского заговора), для описания мужества которого Ермолов обращается к Горацию, Меллер-Закомельскому и многим-многим другим. Мы уже не упоминаем о любимых адъютантах Ермолова — М. А. Фонвизине и П. Х. Граббе (Фонвизины, правда, давно обрусели). Критериями здесь были, как можно судить, во-первых, включенность человека в неофициальную немецкую «корпорацию», в «фабрику героев», и, во-вторых, тип поведения в широком смысле. Предпочтение, естественно, отдавалось тем, кто служил России за совесть, отдавая всего себя этой службе, а не ландскнехтам, «потакавшим» начальству и не слишком разборчивым по части казенных сумм. С этой точки зрения, многие русские по национальности современники, к которым наши герои относились куда хуже, чем к Дибичу, с полным правом могли бы называться «немцами».

Таковы некоторые из составляющих мировосприятия наших героев. Нетрудно видеть, что они относились к числу лучших людей своего времени, отнюдь не обделенного яркими личностями. В их внутреннем мире сочеталось наследие русского XVIII в. и тот богатейший личный опыт, который они приобрели в эпических событиях начала XIX в. Их личные качества — патриотизм, храбрость, независимость поведения, честность в соединении с высокой талантливостью — обеспечили им большую (иногда — огромную) популярность среди современников. Воздействие наших героев на окружающих было велико. Не будет ошибкой сказать, что именно такие люди были питательной средой не только для лучших представителей молодого поколения, но, забегая вперед, и для деятелей Великих реформ.

После войны

Величайшая война в истории человечества закончилась.

15 октября 1815 г. фрегат «Нортумберленд» бросил якорь у острова св. Елены.

Еще не были погребены все, кто сложил голову в 1812 г., еще лежали в развалинах города и села, Березина и старая Смоленская дорога хранили следы Бедствия. Но на огромном пространстве от Москвы, где под обгоревшими липами Тверского бульвара уже давались концерты, до Вертю, где после генеральной репетиции в день Бородина 107 тысяч русских солдат и офицеров прошли на параде перед своим императором, от Петербурга, где высилась триумфальная арка, через которую русская гвардия вошла в столицу, до Неаполя, где вместо расстрелянного Мюрата королем вновь стал Фердинанд, заявивший, что он проспал 25 лет (с 1789 по 1815 г.) и знать не желает, что за это время произошло, — на этом огромном пространстве уже начинали проступать контуры новой эпохи, закручивалось новое сплетение миллионов судеб.

Русские полки возвращались домой…

Александр I привыкал к неслыханной славе и роли фактического распорядителя судьбой континента.

Долгих 14 лет он должен был строить свою жизнь, сообразуясь с существованием Наполеона. И вот теперь он стал как будто свободен. Можно было начинать сооружать свой мир.

1815–1817 гг. — завязка последующей истории страны. В эти годы прокладываются колеи, по которым потечет долгие годы правительственная политика, внутренняя и внешняя.

Подданные российского императора привыкали к мирной жизни, точнее, отвыкали от войны, длившейся практически без перерыва с 1805 г. Современникам после окончания глобальных исторических катаклизмов непросто, как правило, предвидеть, что будет через несколько лет, какие из первых мирных событий окажутся эпиграфом к послевоенной эпохе, тем более, что и Власть не всегда это знает наверняка. Нам, представляющим теперь, каков был конец, кажется, что царь недолго оставлял страну в неведении: вновь восходит, и теперь уж до нового царствования, звезда Аракчеева. Современники удивляются, негодуют, потом смиряются, продолжая негодовать, но больше про себя. Вторая половина царствования Александра I чаще всего представляется временем беспросветной реакции с легким налетом лицемерной либеральной болтовни. Это упрощение понятно. Несколько десятков «молодых якобинцев» легче увидеть на мрачном фоне аракчеевщины, военных поселений, Священного союза, погрома университетов, мистицизма и т. п. Аракчеев и все остальное — это, естественно, правда. Но не вся. Ибо как забыть о знаменитом российском парадоксе тех лет: правительство и заговорщики в тайне ото всех одновременно пишут будущие конституции страны.

Давно известно, что содержание эпохи было куда сложнее. В те самые дни 1814 г., когда император написал Аракчееву, что пора им «приниматься за дело», у него произошел следующий инцидент с Шишковым. В манифест об окончании войны адмирал вставил рассуждения о помещиках и крестьянах, об их «на обоюдной пользе основанной, русским нравам и добродетелям свойственной связи». Александр, прочтя эти слова, вспыхнул и оттолкнул текст, сказав, что не может подписывать того, что противно его совести, и решительно вычеркнул слова «на обоюдной пользе основанная… связь».