Оправдание невиновных

Боялась ли она? Еще бы не бояться. Вдруг она ошибется? Вдруг сделает что-то не так? И — самое страшное — вдруг Анатоль рассердится? Да, вместо того чтобы ждать, пока он «разберется», она решила сама что-то предпринять. Вон как он рассердился, когда она предложила попросить у Коли «в счет наследства»! Но ведь, успокаивала она себя, это совсем другое дело! Она вовсе не собирается ни у кого ничего просить, она просто немного поторопит события. И Анатоль, конечно, ее простит — не может не простить! Ведь речь идет об их счастье! Об их общем счастье!

Она все сделала правильно. Ни в чем не ошиблась.

Кроме главного.

Надежды на наследство оказались чистым пшиком. Зачем, дура, надеялась? Зачем верила, когда Коля обещал ей «долю» в завещании. Понимаешь, вздыхал он, если со мной что-то случится, Алиса же молодая, ей жизнь надо будет устраивать. И кто тогда за Кристиной присмотрит, если не ты? Нет, она бы, конечно, если б получила деньги, бросила бы малолетнюю мерзавку выплывать как умеет. Да только никаких денег не оказалось! Все, все ушло наглой паразитке Кристине. Наврал любезный братец! Специально голову ей морочил… Только зачем?

Или не морочил? Ведь Криська могла… Да, очень даже могла…

И, главное, никак не придерешься. Доля для госпожи Шуваловой в завещании предусмотрена? Предусмотрена. А что доля это — не доля, а чистая насмешка, этим никому ничего не докажешь.

В общем, все ее старания, все усилия — как гадко, как тяжело об этом вспоминать! — все, все было напрасно. Анатоль — прекрасный, галантный, заботливый — узнав, что ей почти ничего после брата не причитается, ничем, ничем не дал понять, что разочарован. Воспитанность, думала позже Анна Гавриловна, это когда, всаживая тебе в живот нож, убийца вежливо извиняется «за беспокойство». Она не хотела, не хотела ему ничего говорить! Она хотела ему сказать совсем другое, только потом, когда можно будет… но он так искренне, так ласково интересовался ее делами — как будто ему было не безразлично! и она верила! — и как-то так получилось, что и про скудное наследство рассказала, и про планы свои, и про мерзавку Кристину. Ни одно наследство на свете не стоит твоей улыбки, прошептал Анатоль, нежно ее обняв.

А потом ее звонки вдруг начали натыкаться на «абонент недоступен». Сперва Анна Гавриловна и не поняла ничего. Она вызывала и вызывала его номер… пока механический женский голос вместо «абонент недоступен» не начал отвечать «номер не обслуживается». Почти теряя сознание от страха, она обзвонила все областные больницы и морги. Потом, чувствуя себя Оленькой из фильма «Служебный роман», принялась подстерегать Анатоля возле банка, куда они раза два подъезжали вместе. Она не знала, служит ли он там или бывает как клиент — оказывается, она вообще почти ничего о нем не знала: ни где живет, ни где работает… ничего. Он говорил «не беспокойся о пустяках», а она только улыбалась — смущенно и счастливо: вот какой у нее мужчина, все сам готов делать, не то что некоторые!

Всматриваясь в людей на мраморном банковском крыльце, она уже понимала, что это безнадежно. Двойные стеклянные двери были темными и очень чистыми, входящие и выходящие отражались в них, как в зеркалах, и казалось, что людей на крыльце очень много. А она все всматривалась и всматривалась — уже ни на что не надеясь — только бы увидеть, убедиться, что жив, что все в порядке…

Он был жив, конечно. И, по виду судя, вполне здоров.

Она, дура, еще кинулась к нему… а потом… потом было очень стыдно. Этот стыд не отпускал ее до сих пор.

Почему-то гаже всего было то, что именно Коля заплатил за Египет. Если бы она купила эту путевку сама, то и черт бы с ним, с Египтом. Но путевку — «отдохни, Анюта!» — путевку предложил именно он. И как горячо она его благодарила, думая про себя: как это кстати — две недели гарантированного официального отсутствия… Воспоминание о том, что она сделала, жгло душу, как больной зуб. Это было так ужасно, что даже думать об этом было совершенно невозможно, казалось, в голове растет горький гнойный комок… Ей было так плохо, как никогда в жизни. Пришлось лечь в клинику. Ненадолго, но все-таки. Но еще сильнее терзал страх: что, если кто-то узнает… Какой станет ее после этого жизнь? Только стыд и унижение. Каждый сможет ткнуть в нее пальцем, а ей останется лишь втягивать голову в плечи и отворачивать лицо.

Впрочем, а что сейчас? Во что превратилась ее жизнь? Зачем она — такая?

Нет-нет, надо отдохнуть. Она представила себя в шезлонге возле синего бассейна: стройные загорелые ноги, подтянутый живот с мелкими капельками пота, темные очки в пол-лица, на широком подлокотнике искрится коктейль в высоком стакане с пестрым маленьким зонтиком — красиво. И никаких мыслей про «все кончено», только об этой стерве — Алисе — можно позволить себе подумать. Вот уж кто сейчас на своем месте! Явилась в дом, стала свои порядки устанавливать — вот и хлебай теперь «порядок», полной ложкой хлебай.