Определенно голодна

Несколько недель, предшествовавших суду, я провела, выпущенная под залог, под домашним арестом. Эти недели были наполнены славными, милыми, хорошими днями. Я лелеяла каждый из них с какой-то горько-сладкой любовью, чувствуя, как каждый момент тает, точно шоколад. Я не могла много передвигаться: условия залога предписывали носить браслет на лодыжке и исполнять все строгие правила передвижения — вот что может получить богатый белый человек, которого обвиняют в убийстве. Но я умела готовить и могла заказывать самые свежие продукты напрямую от поставщиков. К сожалению, в «Оттоманелли» закрыли мой счет, чем разбили мне сердце. Я могла читать и спать в своей постели, могла собирать вещи — все-таки я прожила в этой квартире больше десяти лет, надо было решить, что отдать на благотворительность, что отправить на хранение, а что взять с собой в тюрьму. Совсем немного — несколько книг, покрывало, какие-то фотографии. Тюрьма подобна смерти, в том смысле что с собой ты не можешь взять почти ничего. Если бы суд оказался на моей стороне, я бы переехала в Европу. В противном случае я собиралась переехать в тюрьму. Я не знала, куда иду, и не знала, как долго это продлится. Я знала только, что выбирать уже не мне.

Судьи и присяжные печально известны своей жестокостью по отношению к женщинам-убийцам, к которым я, несомненно, принадлежу. Природа не терпит пустоты. А судьи ненавидят жестоких женщин. Зато сколько угодно все спускают с рук мужчинам, которые избивают до смерти своих жен и подруг. Нам трудно проявлять сострадание к женщинам, которые убивают своих мужей и бойфрендов, хотя у женщин на это гораздо больше причин. Культура отказывается видеть насилие, исходящее от женщин, а закон питает особое отвращение к жестоким дамам. Ничем не сдерживаемое насилие, высвобожденный гнев, воля к разрушению, потребность в исправлении — эти действия противоречат всему, что, как нам нравится думать, мы знаем о женской природе. И все же женщины не всегда были ангелами, а ангелы не всегда были доброжелательными существами, играющими на арфах в кронах деревьев. Нам нравится забывать, что мужчины приводят женщин в дом и ждут, что те начнут их благодарить. Неудивительно, почему женщины озлобляются.

В итоге присяжные, состоящие из моих предполагаемых сверстников, признали меня виновной в убийстве первой степени, нападении первой степени и поджоге третьей степени. Меня приговорили к пожизненному заключению плюс двадцать лет. Я буду с нетерпением ждать испытательного срока примерно через десять лет после того, как умру. Меня уже спрашивали, и я отвечу еще раз: моей последней едой перед отъездом в Бедфорд-Хиллз стала утка. Не утиное конфи — это блюдо трагически испорчено. Это была жареная утка с Лонг-Айленда, целая, без излишеств, но все равно красивая, хрустящая и прекрасная. Она пела о полете и падении, о свободной жизни в воде, на суше и в воздухе. Скорее всего, тогда я ела утку последний раз в жизни. И это было вкусно.

18 Хот-дог

Мы говорим о любви так, будто она возникает непроизвольно. Мы проваливаемся в любовь, точно это нора, лужа или шахта лифта. Мы никогда сознательно не вступаем в любовь. Влюбляясь, мы теряем контроль, у нас кружится голова от силы ее притяжения, любовь не оставляет нам выбора. Сердце колотится от адреналина, потому что мы чувствуем опасность в любви. Мы вытесняем себя, теряем себя. Зато сайты знакомств и чаты, браки по договоренности и быстрые свидания, колонки советов и свидания вслепую — все они утверждают, будто любовь — это то, что мы можем воспитать, к чему мы стремимся и что находим. Но, попадая на минное поле, мы получаем все шансы взорваться. Гуляя по проселочной дороге, мы можем споткнуться. А если идем на свидание, имеем шанс влюбиться. Я утверждаю, что любовь не может быть одновременно несчастным случаем и преднамеренным актом, но, оказывается, все именно так. Этот вымысел необходим, такова природа этого оксюморона. Любовь — это ее собственный антоним, такой же острый, как тесак, которым расчленяют туши, только еще более опасный.

Однажды я полюбила. Это была не просто страсть — я любила того человека. Под этим я подразумеваю, что настоящая любовь — это не название, это действие. Любить — совсем не то, чего я хотела. Я всегда думала, что если бы любовь, брак и семья были по своей сути такими важными и значимыми, такими исключительными и необходимыми, то нам не понадобились бы тысячелетия пропаганды, которая продавала их нам. Когда я выросла, я взглянула на своих родителей и их пластмассовый фантастический мир Коннектикута. И поняла, что мои предки говорили мне, что все — эта близость, эта совместная жизнь, это притворство — не для меня. И все же я должна признаться: когда-то я любила.