Определенно голодна

Вы деликатно снимаете у креветки лапки и отбрасываете их на край тарелки. Если вы итальянец, то используете для этого нож и вилку. Затем точно так же снимаете панцирь. (Верьте людям, которые подарили миру Медичи и самые изысканные манеры держаться за столом. Хорошо воспитанные итальянцы владеют ножом и вилкой угрожающе искусно.) Вынув креветку из панциря, вы отрезаете от нее кусочек всего на один укус и аккуратно закручиваете его в длинный хвост спагетти, после чего отправляете этот свернутый пучок в рот. В этом случае изысканное и аккуратное обращение со сложными столовыми приборами просто необходимо. Затем вы отбрасываете все свои привычки и комплексы, подносите головку креветки к губам и всасываете. Именно голова дает полное представление о чистом средиземноморском терруаре, великолепной соленой сливочности, которая содержится только в панцире, он, роскошный и румяный, делает средиземноморскую креветку совершенно незабываемой.

Я подумала о детективе Вассерман, и мне захотелось сбежать в Италию. Посидеть в кафе на лигурийском побережье. В каком-нибудь безымянном ресторанчике со скатертями в бело-голубую клетку, где можно заказать бутылку холодного чинкветерре и гигантскую тарелку средиземноморских креветок, обхватить губами их щетинистые, твердые головки и сосать, пока не высосу их досуха. Мне захотелось прогуляться по земле, где легкий бриз дует в лицо, солнце палит со смутной угрозой, а под ногами хрустит галька. Послушать, как итальянский язык шумит в ушах, точно прибой, почувствовать аромат самокруток и запах мужчин, которые пользуются биде чаще, чем душем. Мне захотелось свернуться калачиком на крахмальных простынях итальянского отеля и заплатить слишком много за чашечку эспрессо только потому, что мне приспичило посидеть за столиком на улице и чтобы меня обслуживали. Я хотела оказаться там, где с двух до четырех закрываются все двери, включая рестораны. Я хотела оказаться далеко-далеко от медного голоса детектива Вассерман и ее гадючьего ума. Я хотела быть свободной.

Но не могла. Если бы я заказала билет в Италию, уверена, детектив Вассерман хотела бы знать об этом. Я подумала, а не купить ли мне поддельный паспорт — конечно, не со своего компьютера, я не идиотка, — но наверняка получить поддельный паспорт в Венгрии, Польше или Албании значительно легче, чем в Штатах. У меня были деньги, но я не представляла, что для этого надо сделать. Я, убийца и социопат, никогда не имела дела с преступниками, пока меня не посадили в тюрьму. Куда мне пойти, чтобы купить паспорт? Как бы ни был привлекателен этот план, я не могла осуществить его.

Меня поймали, стреножили, заточили, хоть и не навсегда — пока не навсегда, — но я все равно чувствовала, как мою плоть сжимают невидимые путы. Их держала в своих руках, управляла ими детектив Вассерман. Эта довольная паучиха сидела, раскинув свои сети, и как бы я ни старалась, никак не могла разглядеть их.

Только чувствовала, как они затягиваются все туже. Через два дня после нашей с Эммой пьянки детектив Вассерман позвонила мне и назначила официальный визит в полицию Саффолка. Я подумала, какая чудовищная, должно быть, комната для допросов в полицейском участке Лонг-Айленда. Я даже не представляла, что эта Вассерман накопала на меня, но, по правде говоря, была заинтригована. Меня впечатляло ее упорство.

«Ешь то, что любишь», — говорили они, и я слушалась. Ведь это легко. Дело не только в том, что я любила Джованни, Эндрю, Джила и Марко, — дело еще и в том, что я потеряла их. И дело не только в том, что я любила их и потеряла, — дело еще и в том, что я их ненавидела. Они были не только моими любовниками, но и врагами. Это примерно все, на что можно рассчитывать в отношении человека, с которым нет общей ДНК.

Любая еда, особенно мясо, довольно сложная вещь. Даже вегетарианская очень замысловата — в конце концов, отсутствие чего-то говорит само за себя. Вегетарианское ханжество — это оживленная очередь призрачных коров, свиней, овец, кур и рыб. Вся жизнь, независимо от того, едим мы мясо или нет, и независимо от мяса, которое мы едим, настолько переполнена смертью и убийствами, что мы сами могли бы с таким же успехом попасть на скотобойню и погибнуть там. Наши тела — это склепы для бесчисленных тварей, которых мы съели, и мясная промышленность заботится о нашем соучастии своими актами забвения, завернутыми в целлофан. Подайте мне вон ту вырезку, эти бараньи отбивные, телячьи котлеты и еще куриные грудки. Плотно завернутые в целлофан, тщательно обескровленные, аккуратно расчлененные и продезинфицированные, они защищают нашу психику. Мы не слышали блеяние овец, мычание коров, не видели, как оглушают этих животных для забоя. Не чувствовали медного аромата крови, вытекающей после убоя, едкого запаха химической пены, от которой задыхаются куры свободного выгула, многосоставного зловония гор рыбьих потрохов. Мы едим мясо и ведем себя так, как будто все эти животные были мертвы всегда.