Опричнина. От Ивана Грозного до Путина

В 1785 г. Екатерина II дарует Жалованные грамоты дворянству и городам, которые гарантируют неприкосновенность собственности, дворянам – право избирать предводителей дворянства, судебных заседателей, капитан-исправников (уездных начальников). Но вот крестьяне ничего подобного не получают. Есть сведения, что Екатерина собиралась дать такую же грамоту и крестьянам, но… передумала. Дм. Володихин считает, что российское дворянство погубили права и вольности, дарованные Екатериной[1020], однако скорее уж проблема была в том, что аналогичные права и вольности не даровали крестьянам…

Для «русских европейцев» монарх был примерно тем же, чем для просто европейцев; для русских же «туземцев» царь был равен Богу. Или как минимум святым: изображения царя делались так же, как изображения святых на иконах[1021]. При этом примеры такого обожествления монарха имеют место либо в «опричной» Московии 1565–1610 гг., либо начиная с эпохи Петра I[1022]. Иван III и Василий III ни о чем подобном и не мечтали. Первые Романовы – тем более. В XVII в. шагов по обожествлению монарха не было. Более того, Церковь получила большую самостоятельность, обретя патриаршество (1589). При этом, если до Смуты преемники Ивана Грозного смещали патриархов почти так же, как он сам митрополитов (так, Лжедмитрий I волевым решением сместил «прогодуновского» Иова, Василий Шуйский, в свою очередь, снял Лжедмитриева ставленника Игнатия и т. д.), то Алексей Михайлович восемь лет не мог сместить Никона, пока все остальные православные патриархи не дали согласие[1023].

А вот при Петре Церковь самостоятельности лишили. И сразу обожествление монарха возобновляется. Так, появление на какой-то ассамблее Петра Ф. Прокопович встретил пением псалма «Се Жених грядет во полунощи», относящегося к Христу. В «Службе благодарственной о… победе под Полтавою» (автор – тот же Прокопович) Петр прямо называется Христом, его сподвижники – апостолами, а Мазепа – Иудой[1024].

При Николае I, который тоже предпринимал попытку реставрировать «опричные» порядки, хотя и не в такой степени, как Петр, имела место попытка распространить обожествление монарха и на «русских европейцев». Известно, что все прихожане должны целовать руку священника; но Николай попытался восстановить старомосковский (времен 1560–1610 гг.) порядок, когда, напротив, священник целует руку монарха (даже в Византии этого не было)[1025]. Правда, при Николае I это выглядело уже курьезом. Но – для «русских европейцев». «Туземцам» это показалось бы нормальным. И в 1917–1918 гг. Поместный собор РПЦ, восстановивший патриаршество, констатировал, что «для императорского периода (выделено мною. – Д. В.) надо говорить не о Православии, но о цареславии»[1026]. Добавлю: в сознании «русских туземцев».

Понятно, прогресс касался и «туземцев»… в той мере, в какой они постепенно переходили в «европейцы». Если в конце XVIII в. последние составляли 1,2–1,5% населения страны, то в начале XX в. – 3–4%[1027]. Это – «старые русские европейцы». Но появлялись и «новые». В первую очередь, речь идет о рабочих, которые выходили в основном из тех же крестьян. Рабочий на Кровавое воскресенье ответил не «туземными» рассуждениями о том, что «доброго царя опять обманули злые бояре», но – устами священника Гапона – вполне по-европейски: «Нету нас больше царя!» Не выполняешь свои обязанности – пошел вон! Народ имеет право на восстание! А. Буровский считает, что это была реакция «русских туземцев» на расправу со стороны «русских европейцев»[1028], однако рабочие-то уже, как он сам признает, «туземцами» не были. Последние – в основном крестьяне – и после 9 января оставались монархистами.

При Николае II началась и европеизация крестьянства. От 15 до 25% (по разным данным) крестьян, вышедших из общины за годы Столыпинской реформы (1906–1917), – это много, с учетом того что 200 лет община поддерживалась искусственно. И это тоже были «народные русские европейцы»[1029]. Они еще были меньшинством населения. Но и остальные, пока не вышедшие из общины крестьяне начали европеизироваться. В первую очередь заработала мощная система народного просвещения. Так, по переписи населения 1920 г., 86% подростков от 12 до 16 лет были грамотны[1030].