Опричнина. От Ивана Грозного до Путина

Итак, Иван Грозный вступил на ту же дорожку, что и его предшественники – гунны и татаро-монголы: заключил союз с «Римским цесарем» (теперь – с мировой империей Габсбургов) против национальных государств Европы. В том числе, по существу, этот союз был направлен и против России. К. Валишевский приводит слова Ивана Грозного, обращенные к служившему у него немцу: «Смотри, взвешивай лучше! Все русские – воры!» и добавляет, что царь считал себя представителем чуждой Руси расы завоевателей (подругой версии, прямо говорил, что предки его – германцы)[633]. Если это правда, то здесь мы уже видим отношение к своему (или все же не к своему?) народу, так хорошо знакомое нам по временам более поздним («с нашим народом иначе нельзя!»).

Впрочем, Грозный царь и вообще был проникнут презрением к человечеству, которое-де неспособно к «самоопределению» и нуждается в самой строгой и суровой власти[634]. Но все же главное – в том, что новая политика царя была направлена в том числе и против национальных интересов России. Об этом – в конце книги, а пока вернемся снова к внешней политике.

Так, когда Речь Посполитая (созданная в 1569 г. двуединая монархия из Польши и Литовского княжества) после пресечения в 1572 г. со смертью Сигизмунда-Августа польской династии Ягеллонов выбирала себе нового короля, Иван Грозный активно вмешался в борьбу за польский престол. Как раз тогда, в 1570 г., Россия и Речь Посполитая заключили трехлетнее перемирие. Кстати, мира тогда просила и Швеция, она на тот момент так нуждалась в мирной передышке, что готова была купить мир даже ценой уступки Ревеля (который Иван Грозный так и не смог взять – ни до того, ни после). Мы помним, что Иван требовал от Швеции выдачи Екатерины, сестры Сигизмунда-Августа; И. де Мадариага предполагает, что он хотел занять освободившийся трон через династический брак с нею[635]. Но время было упущено: Швеция, как уже говорилось, успела заключить мир с Данией, Польшей и Ганзой, так что перестала нуждаться в мире с Россией и отказалась от него. Р. Г. Скрынников объясняет это некомпетентностью опричной дипломатии[636], и это, возможно, верно, однако гораздо большее значение имели амбиции самого царя и его невежливое, мягко говоря, обращение с послами и с теми, кто их послал. Так или иначе, еще один шанс был упущен. Нет, не прав Дм. Володихин, надо было в 1566 г. заключать мир!

Что касается Польши, то Иван IV добивался литовской короны для себя, а польской – для австрийского эрцгерцога Эрнеста, предвосхитив, таким образом, будущие разделы Польши. Помимо всего прочего, он имел и внутриполитические основания добиваться только Литвы. Дело в том, что Польша была более демократической по своему политическому устройству, так как «сеймики» шляхты ограничивали власть панов, тогда как в Литве ничего подобного не было, королевскую власть, как и в Московии до начала работы Земских соборов, ограничивал только Сенат из магнатов, аналог московской Боярской Думы[637]. Эту горстку людей подчинить абсолютной власти было легче, чем многочисленную шляхту. Хотя я лично подозреваю, что удовлетвориться одной Литвой царь планировал лишь временно, пока не «скрутит» литовских магнатов…

В то же время царь был категорически против избрания на польский престол французского принца Генриха Валуа, каковое избрание как раз и состоялось[638]. С учетом тесных союзнических отношений между Францией и Турцией Грозный имел основания утверждать, что король-француз «больше будет желать добра Турецкому, чем христианству» (т. е. Габсбургам и самой России; справедливо, но «желать добра» Золотой Орде – лучше ли. – Д. В.). Царь даже не то предлагал императору и датскому королю не пропускать Генриха в Польшу[639], не то совместно с императором требовал этого от Дании[640].

Полякам же Иван Грозный так и писал: «А возьмете ли французского… ведайте, что мне над вами промышлять»[641]. Помимо всего прочего, есть мнение, что и казни бояр 1573 г. (о которых ниже) объясняются уверенностью царя в том, что к избранию на польский трон француза и русская боярская оппозиция руку приложила[642]. Что касается «промышляния» над поляками, то, по мнению Р. Г. Скрынникова, наступление на польскую часть Ливонии летом 1575 г. (завершившееся 9 июля взятием Пернова) стало ответом на избрание «не того» короля[643]. Ну а после изгнания Генриха (он пробыл в Польше всего четыре месяца, с февраля по июнь 1574 г., и уехал, чтобы занять освободившийся французский трон, а в мае 1575 г. был официально низложен) – надо думать, давлением в преддверии новых выборов. Ради такого дела царь даже согласился на двухлетнее (20 июня 1575—20 июля 1577 гг.) перемирие с ненавистной Швецией[644].