Опровержение

— Не было этого! — кричит мне в затылок муж. — Ты кто такая? Тебя подсадили в такси, а ты вместо спасибо…

— А ты ее не перебивай! — строго прикрикнул на него шофер. — Она знает, что говорит! — И мне: — Не боись, дочка! Валяй!

— Ничего этого не было! — заверещала разводящаяся. — Нахалка она! Самозванка!

— Было, — поворачиваюсь я к ней. — Было. Было. Все было!

А таксист только масла в огонь подливает:

— Жми, дочка!

— Было, — продолжаю я им в лицо. — Все было! Во Дворец бракосочетаний ездили, было?

— Было… ну и что, все там сочетаются!.. — уже испуганно отозвалась она.

— Фата на тебе воздушная была? — говорю я со значением.

— Так у всех же! В магазине для новобрачных!..

— Костюм черный с платочком на женихе был? — не отступаю я.

— Какое это имеет значение? — отбрыкивается он.

— Такси с белой лентой свадебной было? Шампанское полусладкое пили — было?

— Полусухое… — отвечает он уже слабым голосом, но я — ноль внимания на это доказательство.

— Любили вы тогда друг дружку, — кидаюсь я в последнюю атаку, — было?

— Ну, было… — А сама уже из сил выбивается.

— Вот видишь! — кричу я на нее с возмущением. — Было! Все было! Вплоть до любви!

Тут у нее нервы напрочь отказали.

— Остановите! — кричит. — Остановите машину! Я хочу выйти!..

А я им заключительное слово выдала:

— Тосты поднимали — «горько»!.. Любовь до гроба! Мы с тобой два берега у родной реки!.. Было?! — ору я уже в полный голос на них, перепуганных до полной бледности. — Было или нет?

И гордо отворачиваюсь от них. И только я отвернулась, как тут же больно стукнулась лбом о ветровое стекло — это машина затормозила у нарсуда.

Они сунули таксисту рублевку без сдачи и молча и ошалело вышли в разные дверцы.

А шеф в сердцах-то как рванет с места, меня только и отбросило мячиком на спинку.

7

Приехали, и я припустилась бегом в общежитие, потому что опять вспомнила об Альке с Робиком.

Прибегаю, первым делом лечу к ним на второй этаж, чтоб обрадовать директорской подписью.

Рванула с размаху на себя дверь, вхожу и, представляете, вижу такой вариант: спят они оба, Алька моя со своим Робиком! Робик на подушке разметался, а Алька пониже, у его ножек голеньких и толстеньких, лежит, и такое у нее счастливое, и спокойное, и радостное выражение во сне, что я как остановилась в дверях, так и стою, на них любуюсь.

И тут из-за спины слышу скрипучий голос Таисии Петровны, комендантши, даже вздрогнула от неожиданности:

— Ты потише, не разбуди, гляди… ты поаккуратнее…

А я говорю ей через плечо строго и авторитетно, хоть и шепотом, чтоб и вправду их не разбудить:

— Иван Макарович велел вам совершенно официально, чтоб вы…

Но она перебила меня своим несмазанным голосом:

— Испугала, «Иван Макарович»! Законы для всех одинаковые!.. Вот чего, я тебе раскладушку для них дам, на койке-то вдвоем где им разместиться? Мальчишки спят беспокойно, все ворочаются… — И с усмешкой невеселой: — Я-то знаю, что вы все про меня думаете: Таиска-злыдень, Таиска-кощей, детей пугать… А у Таиски у самой внуки б были, кабы ее Петра Степановича на войне не убило б…

Досказывать она не стала, ушла по своим комендантским делам, их у нее, строго говоря, хватает. Вот такой вариант…

Положила я Альке на стол под вазочку цветочную направление в детсадик с Ивана Макаровича размашистым росчерком и только хотела тихонько прикрыть за собой дверь, как Алька проснулась, подняла голову с подушки и посмотрела на меня ясными глазами:

— Семен?..

— Я, — отвечаю ей шепотом, чтоб Робика не потревожить, — я направление в садик принесла…

— Спасибо, — отвечает она тоже вполголоса и легонечко гладит и гладит своего Робика спящего по волосикам. — Большой какой он стал у меня…

— Большой… — говорю. — Ты не бойся, мы все тебе помогать будем: и я, и Зинаида, и Людка, и Варвара… он наш общий ребеночек будет…

— Зачем общий? — обиделась шепотом Алька. — Он мой… — И все гладит его по головке и не сводит с него глаз. — Мой… теперь я уже никуда его не отпущу… а если репетиция вечерняя или концерт…

— Так в садике же пятидневка круглосуточная! — успокаиваю я ее. — Да и мы с девочками…

— Спасибо… — только и может сказать Алька, а у самой опять две слезищи огромные в глазах набухают.

— И ни о чем не думай!.. — тороплюсь я все высказать. — Все в порядке!.. И насчет него не думай, забудь, плюнь!

— Насчет кого? — не поняла Алька.

— Ну, насчет отца… — замялась я. — Насчет десантника этого, беглого папаши…

Алька посмотрела на меня и тихо сказала:

— Не надо про него…

— Не надо! — согласилась я и все-таки переспросила сдуру: — Почему не надо?

— Люблю я его… очень просто, — сквозь две свои слезищи непролитые улыбнулась Алька. — Все люблю… все надеюсь, жду… дура глупая… Ты плохо про него не говори. Не надо.

И я ей ничего не ответила, что ей на это можно ответить?

С тем и ушла к себе, на четвертый этаж.

А в нашей с девочками комнате, оказывается, все та же дискуссия, вечер вопросов и ответов на Варькину больную тему: «Любовь с большой буквы».