Опровержение

Эти-то ее слова и переполнили Варькину чашу.

— Почему? — вскрикнула она с силой. — Почему?!

— Постояла бы она, Анна твоя, — вдруг обозлилась Зинка, — постояла бы она ночную смену, да двенадцать станков, да незнакомая пряжа идет, да узелки вязать и вязать… посмотрела бы я на нее!

— Почему? — не услышала ее Варвара. — Чем мы хуже? Или, наоборот, чем лучше? Нет, девочки, не знаю, как вы, а за себя я уверена! — И в голосе у нее такая сила радостная вдруг прорезалась! — Мне б только дождаться ее, любви-то, которая с большой буквы, мне б только до нее дотянуться…

Но Людка — кремень, скала, когда надо. Когда не надо, строго говоря, тоже.

— А если он, нареченный этот твой с большой буквы, в самый пожар вашей любви необыкновенной — возьми и налево вильни? Другая на крючок подцепит, помоложе, побойчее? А тебе: прости-прощай, подруга дорогая, спасибо этому дому, теперь пойдем к другому, а? — И уперла руки в боки.

Я даже дышать перестала за дверью-то.

А Варька, как стояла на койке во весь рост, так и замерла, а взгляд ее — это я сквозь щелку дверную вижу — остановился на чем-то посредине комнаты.

А там, на самой середке, на столе, на белой клеенке, пистолет Вадькин чернеет, про который я начисто позабыла.

Тут Варька как рванется с койки, как кинется к столу, как схватит пистолет и — обратно на койку с пистолетом в руке, никто и опомниться не успел.

А лично я, строго говоря, просто даже окаменела, и ноги к полу коридорному приросли от страха.

— Ой, Варька!.. — завизжала Зинка. — Ты что надумала?!

— Гляди не стрельни по глупости! — только и успела вымолвить Людка. — Анна Каренина, тоже мне…

— А я гордая! — говорит Варька с таким выражением, будто она и в натуре в данный момент переживает подлую измену своей великой любви. — Я гордая! Я ему — ни слова, ни слезинки. Я просто скажу ему: «Любимый! Ты не виноват. Любовь моя слишком для тебя сильная и безграничная. Я тебя не виню и прощаю. А мне в этой жизни уже делать нечего. Будь счастливый. Пусть она тебя любит, как я любила. Живи и радуйся». — И приставляет пистолет к виску.

Тут мной будто выстрелили из пушки, влетаю в комнату, запинаюсь о порог своей обувкой босоногой и только успела, нацеливаясь носом в пол, крикнуть в последнем ужасе:

— Варька! Он же заряженный!..

И тут же сама оглохла от грохота своего падения.

А у Варьки, как потом выяснилось, нервы не выдержали, руку судорогой от испуга свело и палец сам собою курок нажал, и тут вдруг такой гром на все общежитие!..

И только через сто, как мне показалось, тысяч лет Людка детским испуганным голоском завопила, Зинка басом заголосила, в коридоре вдруг все ожило и затопало, и только мы двое молчим: я к полу прикипела, ни встать, ни с места сдвинуться, и Варька на койке распластанная и неживая, рука свесилась и пистолет на пол выронила.

— Убилась! — вопит Зинка. — Самоубилась!..

— Мама! Мама-а-а!.. — верещит Людка. — Мамочка моя!..

Тут я вскочила как встрепанная на ноги, а пол подо мною ходуном ходит, сплошной девятый вал, картина Айвазовского.

Ну, а в дверях, ясное дело, в один миг выросла как из-под земли Таисия Петровна.

— Что такое? — кричит. — Кто стрелял?

А за ее спиной уже все общежитие толпится, жужжит в нетерпении с ужасным любопытством, наседает сзади на Таисию.

А я стою вся окаменелая и немая.

Таисия кидается к Варьке, берет ее руку, отпускает, рука падает обратно и качается, как от ветра.

Тут Людка завыла уже совсем сиротским голосом, Зинка гудит басом, ровно пароход на речной пристани, а я только и чувствую, как меня морозом схватывает всю.

— «Скорую помощь»! — командует на все общежитие Таисия Петровна. — «Скорую помощь» немедля!..

А живая пробка в дверях шепчет в испуге разными голосами:

— «Скорую помощь»!

— «Неотложку»!

— Кто застрелил?!

— Чей пистолет?

— Милицию звать!

— Ноль-один!

— Ноль-два!

— Ноль-три!

— Милиция!

— «Скорая»!

— «Неотложная»!..

И так далее. А ведь еще минуту назад казалось, что никого во всем корпусе, пустота, ни души!

Но тут Таисия взяла себя в руки и приступила к исполнению обязанностей:

— А ну, очисти помещение! Все! В момент! Чего вы тут не видали?

А через толпу в дверях вдруг влетает в комнату, конечно же, Гошка с белым от испуга лицом и еще более взъерошенный, чем обычно:

— Что? Кто? Семен! Семен, ты где?! Ты живая, Семен?..

Это он обо мне, строго говоря, прибежал, беспокоится, и вдруг сквозь весь этот ужас, и несчастье, и Варькину смерть, вдруг, как лучик в полном мраке, что-то от него ко мне протянулось, натянулось, зазвенело… Только мне не до того было, чтоб думать, что это за лучик такой объявился.

А Таисия всех вытесняет за дверь:

— Ну-ка, все до единого! Чтоб никого! Несчастье, а они рты разинули! А мне одной за все отвечай!.. — И вдруг повернулась к Варваре и пальцем пригрозила, как живой: — Моя бы воля — юбку бы задрала и ремнем, ремнем, ремнем!..

Только это у нее на чисто нервной почве, она же добрая, как недавно выяснилось.

А я смотрю на Варьку остекленелыми глазами и вдруг думаю: «Крови-то нет! Ни капельки…»