Оптинские дневники

– А вдруг вы врёте, что ваша мама в больнице, а на самом деле – она уже умерла?! Чего это у вас лица так вытянулись?! Бывает-бывает! У меня вот случай был: приношу пенсию, а меня встречает сын пенсионерки с женой. Оба подвыпили. Просят пенсию им отдать, а то мама спит уже. Думаю, дай-ка я на спящую погляжу… Захожу в старушкину комнату – правда, спит бабушка. Подхожу поближе – а у неё руки на груди верёвочкой связаны. Померла то есть… Давайте в больницу позвоним, если врач скажет, что она, ваша мама, то есть живая, я вам денежку отдам, а если нет – то уж не обессудьте! У вас номер есть больницы? Так – звоним! Что, значит, по телефону справок о состоянии больных не даём?! Я вам не посторонняя, я при исполнении! Трубку бросили… Тогда я пошла… Не-не, не могу, и не просите!

Идём в больницу. Асфальт сырой, моросит дождь, холодно. Пятиэтажное здание, пятый этаж – неврология. Палата на шесть человек. При виде меня две женщины лет сорока начинают громко возмущаться:

– Наконец-то! Как мы устали от вашей мамы! Двое суток она тут одна лежит – то воды подай, то утку, а мы сами больные, нам совершенно не до вашей матери! Что ж вы так долго добирались?!

Извиняюсь, объясняю, что ехала на поезде. Они обиженно молчат. Мама не спит, лежит и молча смотрит на меня. Подхожу ближе, неужели она меня не узнает? Мама охает и начинает плакать – узнала.

Врач объясняет, что пока её нельзя забирать, нужно пройти курс лечения: капельницы, уколы. Предлагает мне остаться с ней в палате, потому что на всё отделение одна санитарка и лежачие больные остаются без ухода: санитарка просто физически не успевает покормить, дать воды, принести утку, посадить и положить, повернуть на бок уставшего лежать на спине больного.

Две недели в больнице пролетают мгновенно. У мамы парализовало всю правую сторону, она не может самостоятельно садиться, поворачиваться, её нужно кормить с ложки.

Больные в палате разные. Привезли старушку лет восьмидесяти. Худенькая, маленькая, вся седая. Несколько лет назад она сломала шейку бедра. У неё страшные пролежни – до мяса. Дочь ушла в запой и забыла о матери. Врач бегло осматривает, вздыхает: зажилась бабуся на свете… Ещё и не нужна никому…

Санитарка привозит на каталке ужин для тяжёлых. Я сажаю маму, кормлю с ложки, соседка тихонько кушает сама, остальные бредут в столовую на этаже. Санитарка подходит к старушке:

– Ну что, бабуся, кушать будешь? Ням-ням! Чего рот не открываешь? Не хочешь? Ну лежи тогда – мне некогда тут дожидаться!

Лена уходит. Так-то она добрая, но работы у неё на самом деле слишком много: она моет полы, туалеты, меняет бельё, выносит мусор, развозит на тележке завтрак, обед, ужин, да много чего… То и дело несётся по отделению крик: «Лена! Срочно подойди!» Начальников у Лены много. Вот и некогда ей кормить всех лежачих, если только родственники не заплатят. Чувство сострадания? Видимо, оно притупляется, когда целый день бегаешь по отделению…

Подхожу к старушке. Запах тяжёлый, не мыли её, наверное, очень-очень долго. Губы сухие, как бы в песке. У неё, наверное, обезвоживание… Два дня я отпаивала бабушку водой, и уже на второй день губы у неё порозовели, она съела ужин и повеселела. Старое поколение крепкое. Покушав, она тянется к моей руке. Я сначала не понимаю, а она тыкается губами в мою ладонь – целует. Мне хочется плакать. Поворачиваю старушку на бок, простыня в крови от пролежней. Иду просить мазь. Медсестра сердится:

– Нет у нас ничего от пролежней! У нас вообще не должно быть никаких пролежней в отделении! У нас тут неврология, а не хирургия! И лежачих больных тоже не должно быть! Поэтому санитарка ночная в штате не предусмотрена и средств для обработки пролежней тоже нет! И вообще… Тебе что – своей матери не хватает? Пусть о бабке её родственники заботятся! Ладно… Вот тебе зелёнка – обработай зелёнкой. Какую мазь купить? Для бабки, что ли? Ты что – богатая, да?! Мажь зелёнкой, тебе говорю! Самое лучшее… И подсохнет…

Главная трудность в больнице – недосыпание. Спать хочется постоянно. Ночью то встаю к маме несколько раз, то будят соседки по палате, а то включается свет, потому что в палату вносят новенькую и дежурный врач с медсестрой осматривают её и беседуют. Засыпаю под утро, но тут же просыпаюсь от громкого окрика:

– Температуру меряем! Так, быстро взяли градусники! Время скоро шесть, а они всё дрыхнут! Вы что – сюда спать пришли?!

– Началось в колхозе утро… – ворчит соседка.

Мама спит. Тихонько, чтобы не разбудить, ставлю ей градусник, тихонько достаю. Температуры у нас, слава Богу, нет и не было.

Выхожу в коридор: на кресле рядом с палатой дремлет немолодой седой мужчина. Видимо, муж новенькой. В этот день я новенькую не разглядела: она спала на боку, свернувшись калачиком, просыпаясь только для капельницы и уколов.

Её муж уходит ненадолго домой, вечером возвращается и снова всю ночь дремлет в кресле рядом с палатой. Время от времени заглядывает и озабоченно смотрит на жену.

– Вот это любовь! Вот это преданность! – думаю я.