Оптинские дневники

Терпения всё меньше. По Патерику я долго не выдержу. Ещё немного, и я пойду искать крокодилов. В их компании, возможно, мне будет спокойней. Серый стал ещё толще. Нахал смотрит на меня очень ехидно: «Будешь меня кормить и спать укладывать!»

30 ноября

Вот тебе и тишина! С утра – скандал! Я вечером потихоньку стащила пуховые штаны матушки. Похоже, их не стирали вообще никогда. Постирала и зашила. Но вот беда – к утру они даже на батарее не успели высохнуть. Матушка кричит на меня и стучит палкой. Мне кажется, что сейчас сюда сбежится вся Оптина. Причём крики примерно такие: «Отдавай мои штаны, нахалка!» Наверное, со стороны можно подумать, что теперь я ношу их сама.

Достаю из сумки матушки другие штаны, потом колготки. Но она наотрез отказывается их надевать. Ей нужны старые и любимые. Она одевает подрясник, пальто, ботинки и собирается идти в храм с голыми ногами. Я сначала ругаюсь: за окном минус пять. Но меня не слушают. И я неожиданно для себя начинаю плакать. Крики и стук палкой прекращаются. Матушка внимательно смотрит на меня. И я обращаю внимание, что это глаза абсолютно умного и здравомыслящего человека. Она ласково спрашивает у меня:

– Чего же ты плачешь-то? Ну не всё равно тебе: надену я эти штаны или нет?

– Нет, не всё равно! – всхлипываю я – Ты простудишься, заболеешь, а я буду переживать и мучиться!

Она печально вздыхает:

– Мучиться! Если б ты на этом свете помучилась – хорошо бы было! Здешние-то мучения от тамошних мук спасают. Ладно, давай сюда свои штаны! Как вы мне надоели!

Прикрывает глаза и опять превращается в прежнюю – сварливую и ворчливую.

Но я уже смотрю с недоверием. А матушка-то совсем не так проста! Неужели она юродствует?

1 декабря

Всё! Я ухожу к крокодилам! Думаю, с ними мне будет комфортнее! Кошмарный день!

С утра меня отругала гостиничная за котов, потом сестра, моющая пол, за серого нахала, который приспособился ходить по углам в туалет. На улице-то холодно!

Затем я, как обычно, вела матушку под руку к причастию. У самой солеи она остановилась, оттолкнула меня и закричала: «Иди отсюда! Что ты ходишь за мной как тень!» И все смотрели на меня пристально и недоверчиво: а на самом деле, чего это я не даю покоя монахине?!

В довершение ко всему после службы вышел к паломникам старец, схиигумен Илий. Матушка ухватила меня за руку и потребовала, чтобы я транспортировала её к старцу. Это её духовный отец. С большим трудом я протащила её через толпу, и нам удалось подойти к старцу. А он уже уходить собирается. Я так испугалась, что теперь мне её придётся за ним транспортировать дальше по проходу через толпу, что громко сказала: «Батюшка, благословите мать С.!»

Старец улыбнулся и обратился к матушке: «А-а, мать С.! Ну что, всё ворчишь?» А матушка оттолкнула меня с громким криком: «А ты чего лезешь? Как ты мне надоела! Батюшка, я от неё скоро откажусь!» Старец посмотрел на меня, улыбнулся и говорит громко матушке: «Надоела, говоришь? А ты её бьёшь?» Матушка завертела головой: «Нет-нет, я её пока не бью!» И вся толпа паломников начала смеяться.

Я чуть сквозь землю не провалилась. Матушка сделала меня посмешищем для половины монастыря. Вторая половина будет смеяться чуть позже, после рассказов первой половины.

В конце дня, в довершение к моим злоключениям, матушка неожиданно падает с ведра. Я и отвернулась-то только на минуту, воды подогреть для её вечернего умывания. У неё, видимо, закружилась голова. Падать-то, конечно, ей с пластмассового ведра – переносного туалета невысоко было, но ведро перевернулось, и она боком стукнулась о его край. Полулежит-полусидит на этом ведре на животе и кричит.

Я, испугавшись, начинаю её поднимать. Поднимаю, сажаю на кровать. Бок мажем маслом от преподобного Амвросия Оптинского. Пол мою, ведро выношу. Только что-то, по-моему, я пострадала больше матушки. Поясница отнимается. Весит матушка не так уж много – килограммов пятьдесят – шестьдесят. Ну, да и я-то не штангист-тяжеловес. Видимо, её поднимание не прошло для моей поясницы безвредно.

Ну и в конце – заключительный аккорд. А как нам без заключительного аккорда?! Матушка, рассерженная своим падением, начинает копаться в сумке. Достаёт пакетик с кашей, которую мы забыли отдать котам. Один пакетик с рыбой отдали, а про кашу забыли. Она в гневе с размаху бросает пакетик об пол. Пакетик разрывается, каша с брызгами разлетается по всему полу. Всё в каше: её руки, подрясник, пол. Матушка молчит и смотрит на меня внимательно.

Подхожу к ней. Тихонько говорю: «Господи, прости меня грешную и пошли мне, пожалуйста, немножко терпения». Вытираю ей руки, снова мою пол, с трудом наклоняясь – поясница болит. Матушка наблюдает за мной молча.

Мой духовный отец в отъезде. Пожаловаться и то некому. Вечером написала ему короткое письмо: «Моё послушание так спасительно, что боюсь не дожить до твоего возвращения. Ты вернёшься, а я уже спаслась, причём в чине мучеников».