Оптинский старец иеросхимонах Амвросий

«На следующий день, 23-го, — читаем в записках М. Е. С-ной, — боль в ушах старца усилилась; он стал плохо слышать и очень мало принимал посетителей, так как говорить ему было трудно. И все просили его дать себе отдых, но батюшка вставал, ходил по келье и брал по нескольку человек на благословение. Вечером старец велел читать ему вслух. Когда я спросила, не трудно ли ему будет слушать, при боли в ушах, — он ничего мне не ответил. Как будто задумался на несколько минут и сказал вслух: “Это последнее испытание — потерял слух и голос”. Впрочем, голос (как говорилось выше) давно у батюшки стал ослабевать, так что к вечеру он говорил иногда шепотом. Так все далеки были от мысли лишиться батюшки и так болезнь его казалась непохожей на предсмертную, что слова его — “это последнее испытание” — я объяснила себе так, что батюшка испытал все болезни, а слух у него всегда был очень хорош, — теперь и это потерял».

Следующие затем два дня старец был все в том же положении, но почти не принимал, так как совершенно потерял слух и голос. «Народ, — замечает М. Е. С-на, — сутра до вечера не отходил от крыльца его кельи. Сколько было скорби, сколько пролито слез! Некоторым нельзя было долго ждать; просили через келейника заочно благословения и ответа на свои вопросы. Чтобы не утруждать батюшку разговорами, в крайних случаях вопросы предлагали ему письменно».

26-го, в четверг, старец чувствовал себя хуже — жаловался на сильную боль в ушах, лице, голове и во всем теле. В одном его ухе оказался нарыв. Ухудшение здоровья болезненного старца всех очень смутило. Тут же решили телеграммой вызвать из Москвы доктора Бабушкина, который, живши прежде в Калуге, часто пользовал его. На это и батюшка охотно согласился.

27-го, в пятницу, нарыв в ухе у старца прорвался, и боль немного поутихла, а вечером приехал московский доктор. И прежде неоднократно приезжавший к старцу во всех случаях его резких заболеваний, он всегда на вопросы о его здоровье отвечал успокоительно и большей частью так: «Я бываю здесь для формы; если бы это был обыкновенный больной, то я сказал бы, что ему жизни на полчаса; но ведь это отец Амвросий, он может и годы прожить». Так доктор и теперь, по своему обыкновению, всех успокоил, сказав, что опасного ничего нет, что это инфлюэнца в ушах; дал некоторые успокоительные средства и предписал больному полнейшее спокойствие. Старец после того как будто стал чувствовать себя лучше. Но он не мог в точности выполнить докторский совет — дать себе на некоторое время отдых; и лишь только почувствовал малое облегчение, стал опять, хотя понемногу, принимать посетителей. И так как разговаривать с ними теперь препятствовала ему глухота, то вопросы писались для него на бумаге большими буквами, а он давал на них устные ответы. Между тем, огорчаемый непослушанием некоторых из сестер обители, старец со скорбью говорил: «Вот Бог отнял у меня слух и голос, чтобы не слышать, как вы просите благословения жить по своей воле, и чтобы не говорить, потому что не слушаетесь».

29-го, в воскресенье, батюшка вдруг вышел из своей кельи и сказал, что он забыл помолиться перед иконою Царицы Небесной «Всех скорбящих Радость». Он пожелал, чтобы перед этою иконой в его келье отслужили молебен, что, конечно, тотчас же и было исполнено. Сестры и мирские толпились у дверей. Каждому хотелось постоять этот молебен, помолиться о выздоровлении дорогого отца и выпросить себе радость у «Всех скорбящих Радость».

«1 октября вечером (вторник), — продолжает в своих записках г-жа N, — моя дочь родная попала с моим письмом к старцу. Сама я боялась проситься часто. На мое письмо батюшка, прочитав его все, сказал моей дочери: “Скажи матери — все пройдет, устроить я больше уже ничего не могу, а я вас отдал Царице Небесной”. И так как я помещена была с детьми на гостинице, где дано было мне послушание принимать приезжий народ, то на мои слова, что разнесли слух, будто старец поместил меня с детьми вне ограды за наказание, он сказал: “Врут, — а за послушание”. На мои еще слова, что далеко и батюшка там меня забудет, ответил: “Разве далеко? Мы вас помним, очень даже помним и во всем поможем”. Так, утешив меня на Покров Царицы Небесной и подарив четки моей дочери, батюшка, отпуская ее, сказал: “Ведь это ненадолго тебе; я тебе дам келью, лучшую из всего монастыря”. Через два года после этого она скончалась».

Доктор же, пробыв при старце до 2 октября (среда), поехал на несколько дней к своей родственнице. Уезжая, он сказал, что болезнь батюшки идет правильно. Старец сам провожал доктора в другую комнату и много говорил с ним. Первые два дня после того больной чувствовал себя порядочно. И хотя боль в ушах не уменьшалась и появлялись малые нарывчики то в том ухе, то в другом, но лихорадочного состояния не было. Батюшка продолжал употреблять прописанные доктором средства, и в обители все были покойны.